В моей голове промелькнула картинка: клуб полностью, блядь, пропитан кровью — на стенах, полу, столе, телевизоре, диване, на гребаных бутылках с ликером, некоторых кроватях, ванных комнатах.

Я крепко зажмурился, делая медленный, глубокий вдох, отталкивая это. Это было все, что я мог делать — отталкивать это. Я еще не сталкивался с этим. Я не справлялся с чувствами, в которых отказывал себе. Я знал, что это нездорово, это нехорошо. Это сделало бы меня еще более непредсказуемым, чем обычно. Это разъедало мой сон. Это держало меня на грани.

Но я все еще не мог заставить себя пережить это снова.

Поэтому это вернулось в ящик, чтобы разобраться с этим в более подходящее время.

Я спустился по лестнице в подвал, где Дюк провел большую часть реконструкции, превратив его в чертовски прекрасное убежище. Исходя из его прошлого, это имело смысл. Эти расистские ублюдки судного дня.

— Чувствуешь себя здесь как дома, да? — спросил я ее, спускаясь вниз и обнаружив, что она лежит на нижней койке, распластавшись на спине и тупо уставившись на койку над ней.

Ее голова повернулась ко мне, лицо ничего не выражало. — Я пришла сюда, чтобы побыть одной.

Я пожал плечами, поставил ее тарелку рядом с ее бедром, вытащил пиво и бросил его на матрас, затем сел рядом с ее ногами, прислонившись спиной к изножью, чтобы я мог смотреть ей в лицо.

— В каком смысле это было приглашение? — спросила она, пододвигаясь, стараясь не прикасаться ко мне. Она всегда была такой. Как будто она знала, что, если мы прикоснемся друг к другу, дерьмо обострится.

— Твой рот может говорить «иди нахуй», но твои глаза говорят «пожалуйста, трахай меня, пока я больше не смогу нормально видеть». Я свободно владею языком глаз, — добавил я с ухмылкой, когда она закатила свои великолепные карие глаза и потянулась за тарелкой.

— Вы, ребята, составили план?

— Не очень-то хороший план, пока у нас не будет номера или, по крайней мере, адреса.

— О Боже, — вдруг простонала она, вынимая вилку изо рта и на секунду закрывая глаза.

Я вдруг пожалел, что не умею готовить, как чертов Репо.

— Да, милая. Сделай это снова, но, может быть, выгни спину и… — начал я и оборвал смех, когда она пнула меня ногой.

— Заткнись, — сказала она, покачав головой и воткнув вилку в кусок брокколи. — Повара в Хейлшторме, э-э, вполне адекватные. Но это прославленная военная еда. Это, — сказала она, указывая вилкой на начиненную яблоками свиную корейку, — практически деликатес.

Я кивнул, признавая это. Репо мог настроить двигатель и нанести реальный урон из пистолета, но его кулинарные навыки были легендарными в нашем кругу.

— Так мы действительно не собираемся обсуждать носки с Покемонами? Типа, ты будешь сидеть здесь и притворяться, что их здесь нет, глядя мне в лицо? Гребаный Покемон, — добавил я с улыбкой, глядя на ее ноги, понимая, насколько чертовски маленькими они на самом деле были без ее неуклюжих военных ботинок. И ее носки были с Покемонами — электрический синий фон с красно-белым Покеболом на них.

К моему удивлению, она не огрызнулась, что это не мое дело, не велела мне убираться или не заявила, что это какой-то дурацкий подарок. Она слегка пожала плечами и на секунду опустила взгляд на свою тарелку. — Мы много путешествовали, когда я была ребенком. Я очень привязалась к своему Геймбою. Полет за полетом, поезд или поездка на машине после поезда, у меня всегда был Чармандер или Бульбазавр, чтобы занять меня.

— Ты не ерзаешь, — сказал я, и она вскинула голову, сдвинув брови. — Дети, которые растут в играх все время, они склонны ерзать. Они привыкли к тому, что их руки всегда активны, поэтому, когда они неподвижны, они постукивают пальцами, дергают свои украшения или возятся с волосами. Ты не ерзаешь.