Тангейзер выпустил украшенную драгоценными камнями рукоять. Горло сжималось от чувств, названия которым он не мог подыскать, и он сглотнул, подавляя их. Он поднял Людовико на руки. Хотя за время осады монах исхудал до костей — как почти все они, — он все равно оставался великаном. Тангейзер отнес его в глубокую турецкую траншею и уложил на дне. Он завернул его тело в холстину, подобранную в брошенном складе. Потом забросал тело обломками дерева, пушечными ядрами и кусками скал. Он не оставил никакого опознавательного знака, не считая кинжала, вонзенного Людовико в сердце. Потом снова выбрался на дорогу. Он подобрал доспехи работы Негроли и привязал к седлу лошади Людовико. Когда он уже хотел сесть в седло, на гребень холма выехал великий магистр Жан Паризо де Ла Валлетт и его верный секретарь Оливер Старки. Оба они увидели черные доспехи монаха.

— Капитан Тангейзер, — сказал Ла Валлетт, — как прошел день?

— Победа за вами.

Ла Валлетт кивнул и спешился. Он берег раненую ногу, но все равно стремительность магистра поражала. Ла Валлетт вынул из ножен меч. Тангейзер вопросительно поглядел на него.

— Вы хотите избавиться заодно и от меня? — спросил Тангейзер.

Ла Валлетт засмеялся. Тангейзер никогда раньше не слышал, чтобы он смеялся. Это был смех пирата. И кое-кого еще. Это был смех человека, способного отправить на смерть тех, кого он любит, всего лишь ради каких-нибудь чудовищных идеалов. Ла Валлетт отрицательно покачал головой.

— Нет более подходящего места, чем поле боя, — сказал он, — чтобы провести обряд посвящения в рыцари.

Тангейзер уставился на него.

— Я знаю, что вы мало перед кем в этом мире преклоните колени, — продолжал Ла Валлетт. — Встанете ли вы на колени перед князем Религии?

Тангейзер продолжал смотреть на него во все глаза.

— Или вы сомневаетесь, что сделать подобный подарок в моей власти? — спросил Ла Валлетт.

— Нет, — ответил Тангейзер, наконец выводя свой разум из оцепенения. — Я просто не вполне понимаю, что это будет означать для меня. Я не хотел бы давать обетов, которые не смогу сдержать. Я уже делал подобные ошибки в прошлом.

На Ла Валлетта, кажется, произвела впечатление подобная щепетильность.

— Когда орден хочет наградить кого-то за некую службу, он может даровать ему звание рыцаря благочестия. Обычное требование подтвердить благородное рождение при этом снимается — в данном случае в нем отпадает необходимость, испытательный период отменяется, и вы не обязаны посвящать всю жизнь исполнению монашеских обетов. Но тем не менее вы принадлежите к Религии, и, где бы ни собрались ваши собратья, вы имеете полное право разделить с ними хлеб и вино.

Тангейзер обдумал его слова.

— Я буду вправе заниматься торговлей?

— Только один Ватикан богаче Религии, — сказал Старки. — А после столь славной победы наши доходы могут оказаться даже выше, чем у курии, хотя его святейшество вряд ли об этом узнает.

— А смогу ли я называть себя «шевалье» или каким-нибудь другим, столь же высоким, званием?

— Разумеется, — сказал Ла Валлетт. Пиратская улыбка отразилась в его глазах. — И еще вы будете неподвластны гражданским законам.

Тангейзер сумел сдержаться и не разинуть рот. Ну какое еще братство преступников может быть устроено лучше?