— Мой меч, кинжал и кираса, на случай, если мне придется прорубать себе дорогу?..

— Готовы и ждут вас. Вместе с турецким платьем.

— А мой опиум и драгоценные камни?

В лице Людовико что-то изменилось, словно он ждал этого вопроса и надеялся услышать его.

— Уже уложены в седельные сумки. Плата не гарантирует верности, но обычно все-таки помогает.

— Надежда на дальнейшее процветание придаст мне крылья, — заверил Тангейзер. И прибавил: — Я хочу, чтобы Борс отправился со мной.

— Нет, — сказал Людовико. Его тон давал понять, что дальнейшие переговоры по этому вопросу невозможны.

— Он жив?

— И здоров телесно, но с головой у него не в порядке.

— Тогда дай мне слово, что освободишь его, когда я исчезну.

— Англичанин до сих пор жив на случай, если бы вы отказались: тогда убийцей стал бы он, хотя он и не так подходит на эту роль. Я даю слово, что смерть его будет легкой, но не более того. — Людовико развел руками. — Если бы я хоть раз пообещал что-нибудь невыполнимое, у вас был бы повод сомневаться и в остальных моих обещаниях. Так что вы знаете: Борс должен умереть. Он непременно проболтается обо всем за первым же стаканом вина.

Тангейзер изобразил, как размышляет над всем сказанным. Потом произнес:

— Я не хочу, чтобы Борс после смерти попал в ад. У него будет возможность покаяться перед Господом?

Людовико воспринял это как знак хладнокровно просчитанного и принятого предложения.

— Исповедь и причастие из моих собственных рук, — пообещал он.

— А что с женщинами?

— Когда я уйду из этой комнаты, Карла отправится вместе со мной в Мдину. Поскольку я ценю ее расположение и счастлив, что она приняла мое предложение, Ампаро будет жить вместе с нами, пользуясь всеми соответствующими привилегиями и защитой. Вы никогда больше их не увидите.

— А Орланду?

Людовико смотрел на него, как показалось, очень долго.

— Мой сын дорог мне. Карле он еще дороже. Борс рассказал, что вы оставили его среди желтых знамен. У некоего генерала Аббаса бен-Мюрада.