— Хорошо, но только попрощаться. Никаких митингов я не допущу.
Машины остановились. Сотни немецких солдат отдыхали на траве. Кто-то сидел, кто-то стоял. Группу пленных охраняли автоматчики. Гольвитцер поднялся и вскинул руку.
— Мои солдаты! — В голосе генерала зазвучали надрывные, трагические нотки: — Я был с вами на полях войны и вместе с вами разделил горькую участь плена…
Не знаю, на что рассчитывал генерал, но никто из пленных даже не посмотрел в его сторону. Напротив, многие из них повернулись к своему бывшему командиру спиной, а некоторые вообще поднялись и пошли прочь от дороги.
Генерал пошатнулся, побледнел. Тяжело опустившись на сиденье машины, он хрипло проговорил по-французски:
— Увезите меня отсюда… Увезите скорее! Неужели и они начинают понимать, что Германия катится в пропасть, идет к гибели…
— Вы ошибаетесь, господин генерал, — возразил я. — Это фашизм погибнет, а Германия останется.
— Может быть, может быть.
Больше он не произнес ни слова. Молчал и Шмидт. Думается, он прекрасно понял, о чем мы говорили. Он сгорбился, крупная голова его почти совсем ушла в плечи.
Все это происходило во второй половине дня 26 июня. А менее чем через сутки части и соединения 39-й и 43-й армий завершили ликвидацию окруженных гитлеровцев. Там, где враг не сдавался, его уничтожали. Но все чаще и чаще над кустами взлетал вверх белый лоскут, свидетельствующий о том, что немцы сознают безвыходность своего положения.
За четыре дня боев гитлеровцы потеряли убитыми свыше 18 тысяч солдат и офицеров. Свыше 19 тысяч сдалось в плен. Только разведчики нашей армии захватили четырех генералов и около шестидесяти старших офицеров. Витебская группировка, в состав которой входило пять вражеских дивизий, перестала существовать.
А нас уже ждали новые фронтовые дороги.
ДОРОГИ ВЕДУТ НА ЗАПАД
Тридцать девятую армию перевели во второй эшелон фронта. И хотя войска по-прежнему находились в движении, теперь появилась возможность без особой спешки пополнить части и соединения людьми и боевой техникой. Наконец-то для нас наступила передышка. И не в период затишья, а в процессе преследования противника. Уже одно это как бы говорило нам: Красная Армия стала неизмеримо сильнее; командование фронта располагает значительными резервами.
Однажды мы сделали привал па опушке леса. Тут же оказалась группа бойцов стрелкового подразделения во главе с сержантом. Они разожгли костер, разогревая пищу. Темнело, и я напомнил сержанту о маскировке: не ровен час, налетит вражеская авиация.
— Авиация? — искренне изумился он. — Да откуда ей взяться? Отлетали свое фрицы. Нет, не то теперь время, чтобы нам прятаться.
Конечно же, сержант был неправ. Маскировка есть маскировка. Да и авиация гитлеровцев была еще достаточно сильна. И тем не менее охота за каждой автомашиной, повозкой, светящимся в ночи одиноким огоньком канула в прошлое. Наши летчики-истребители и зенитчики стали хозяевами воздуха.
Костер потушили. Но пахнущая его дымком каша, сваренная из пшенного концентрата, вызывала аппетит.
— Отужинайте с нами, — предложил сержант.
Мы ели кашу, пили чай и говорили о Тамбовщине, где родился и вырос сержант, о наступлении советских войск в Белоруссии.