Чем больше я вижу, тем больше меня впечатляет, что ей удалось выжить, не говоря уже о том, чтобы сохранить свой трон, — гораздо более трезво подумал Кэйлеб, рассматривая памятник традиционному доминированию аристократии в политической власти здесь, в Чисхолме.
Он всегда знал, что политическая картина в Чисхолме в корне отличается от той, что была в Чарисе. До того, как он был посвящен в тайное знание Братьев Сент-Жерно, он не понимал, почему Чарис так отличается от многих других королевств и княжеств, но он всегда понимал, что урожденные чарисийцы имеют гораздо больше прав голоса, чем простолюдины в других землях, когда дело доходит до того, как ими правят.
Чисхолм был одной из этих «других земель», по крайней мере, до тех пор, пока на трон не взошел отец Шарлиэн. Чисхолмская аристократия прочно ухватилась за рычаги власти, когда не совсем мятежный союз ее самых могущественных дворян вынудил прадеда Шарлиэн, Ирвейна II, «милостиво даровать» хартию Тирейта. По словам Мерлина, условия, налагаемые на корону в Тирейте, были похожи на условия так называемой «Великой хартии вольностей» на Старой Земле, за исключением того, что они существенно больше ограничивали прерогативы короны.
Ситуация, вероятно, все еще не была бы непоправимой, если бы не тот печальный (по крайней мере, с точки зрения короны) факт, что ее дед, Ирвейн III, был благонамеренным, но слабым монархом. Шарлиэн как-то сказала Кэйлебу, что из ее дедушки получился бы действительно превосходный младший барон где-нибудь в горах, но как правящий король он потерпел неудачу. Вместо того чтобы вернуть утраченные его отцом позиции, Ирвейн III искал компромисса, а не конфликта. Он боялся мысли о том, во что обошлась бы открытая война его подданным, и отказался навязать ее им, защищая королевские прерогативы… и поэтому он видел, как дворянство еще больше посягало на власть короля. К тому времени, когда он умер, знатные вельможи превратили его не более чем в номинальную фигуру.
Однако, к сожалению (по крайней мере, с точки зрения великих магнатов), они не совсем завершили процесс на момент его смерти… а отец Шарлиэн, король Сейлис, был сделан из более прочного материала. Тот факт, что он вырос до юношеского возраста, наблюдая за унижением своего собственного отца, поскольку тот продолжал неуклонно терять позиции, вероятно, имел к этому какое-то отношение, но он также осознавал, что фракционность среди «его» дворян угрожала расколоть Чисхолм на враждующие части. Эта гражданская война вскоре приведет к кровопролитию и ужасам, которых его отец отчаянно пытался избежать, разменивая на власть короны…. если только он не сделает это своим делом, чтобы предотвратить это. Он так и сделал, и он нашел двух людей, в чьей поддержке он нуждался, чтобы выполнить свою, казалось бы, безнадежную задачу. Марак Сандирс был главным советником и доверенным лицом Сейлиса, но королю умело помогал и его будущий шурин, герцог Холбрук-Холлоу.
Ирвейн III был лишен всего, что дворянство признавало источником власти, но он сохранил свой статус главы государства… и корона сохранила право созывать — и распускать — парламент. Когда старый король умер, и наследный принц Сейлис вступил на трон, закон королевства требовал созыва парламента для утверждения нового монарха и присяги ему на верность.
Конечно, все знали, что это была простая формальность, но они ошибались. Чего никто из аристократических хозяев Ирвейна III не понимал, так это того, что Сейлис и его друг Марак Сандирс провели последние десять лет жизни короля Ирвейна, планируя день, когда будет дан вызов. Вместе с несколькими очень тщательно подобранными и завербованными членами палаты лордов они направили новый парламент по пути, которого никто не ожидал, и сделали это так тихо, так умело, что их предполагаемые жертвы даже не предвидели этого.
В большинстве историй Чисхолма этот первый парламент короля Сейлиса теперь упоминается как «парламент любви». Якобы это произошло потому, что все были настолько увлечены своим энтузиазмом по поводу своего харизматичного короля, что с радостью согласились на «скромные изменения», о которых он просил. Главным из этих «скромных изменений», хотя Сейлис и Грин-Маунтин постарались спрятать их как можно глубже в подлеске, было формирование ядра небольшой постоянной армии. Это конкретное предложение было оправдано растущей угрозой со стороны Корисанды, и — согласно тем же официальным историям — парламент с радостью поддержал такую дальновидную просьбу. Фактически, лорды рассматривали ничтожную численность новой «королевской армии» как нечто большее, чем предоставление своему молодому монарху новой блестящей игрушки, с которой он мог развлекаться, вместо того, чтобы вмешиваться в серьезные дела управления королевством. Однако некоторые игрушки были опаснее других, и прежде чем знатные вельможи осознали опасность, король и его горстка доверенных советников создали настоящую королевскую армию, которая была намного больше, чем ожидала знать, и подчинялась непосредственно и исключительно короне. И такую, которая была независима от феодальных наборов рекрутов, на которые были вынуждены полагаться предыдущие монархи. Им следовало бы назвать это парламентом идиотов, — с горечью подумал Кэйлеб. — Не то чтобы я возражал против того факта, что они были идиотами, но как, во имя всего святого, они могли позволить ему выйти сухим из воды?
На самом деле, у него было довольно проницательное представление о том, как именно это могло произойти. Военные традиции Чисхолма были настолько отсталыми по меркам великих королевств материка, что он все еще полагался на феодальные наборы в тех редких случаях, когда требовалась армия. Так было всегда, и дворяне Сейлиса настолько привыкли мыслить в терминах тех же феодальных повинностей, которые контролировали они, а не корона, что им никогда не приходило в голову, что профессиональная постоянная армия действительно может представлять угрозу.
К несчастью для них, они ошибались. Королевская чисхолмская армия, возможно, и не была особенно многочисленной по меркам материковых королевств, но она была достаточно многочисленной. И все ее войска были добровольцами, вышедшими из рядов простолюдинов. Это делало их драконом другого цвета по сравнению с призванными крестьянами, которые пополняли ряды традиционных рекрутов. Помимо всего прочего, у них была сплоченность, осознание себя слугами короны и добровольными членами чего-то гораздо большего, чем когда-либо достигали обычные дворянские призывники. Более того, у них было очень хорошее представление о том, кто, скорее всего, будет стерт в пыль в ходе любой борьбы между конкурирующими группировками их лучших представителей, что, вероятно, помогло объяснить, почему они были так невосприимчивы к аристократическим уговорам или угрозам, когда дворянство, наконец, проснулось и поняло, что происходит.
Благодаря тому, что Сейлис умело натравливал фракции знати друг на друга, чтобы помешать им объединиться против него, в то время как Грин-Маунтин умело управлял финансовыми делами королевства, а Холбрук-Холлоу командовал армией, король разбил три самые могущественные из этих фракций, одну за другой, в течение шести лет после вступления на трон. Другие фракции, поумневшие от несчастья своих собратьев, в конце концов объединились против него и попытались прекратить финансирование армии через свой контроль над парламентом, вместо того чтобы столкнуться с ним в бою. Но в то время как они смотрели на кампании Холбрук-Холлоу на местах, они пропустили довольно тихие, но в конечном итоге более смертоносные действия Грин-Маунтина в зале парламента. До тех пор, пока традиционно запуганная палата общин внезапно не бросила вызов своим законным лордам и хозяевам и под руководством Грин-Маунтина не встала на сторону короны. Что еще хуже, альянс Сейлиса и Грин-Маунтина тихо завершился тем, что значительная часть мелкой знати (которая возмущалась самовозвеличивающей монополией аристократии на власть так же сильно, как и корона) объединилась с палатой общин. Вместо того, чтобы лишить армию финансирования, парламент фактически проголосовал за увеличение ее численности!
Через десять лет после принятия короны король Сейлис сделал себя хозяином своего собственного Дома. В процессе он создал прецедент союза короны с палатой общин, который сохранялся во время правления Шарлиэн. Чисхолмская аристократия была далека от того, чтобы смириться с постоянным ограничением своей власти, но она, по крайней мере, научилась зачаткам осмотрительности. Тот факт, что Чисхолм становился все более могущественным и процветающим при Сейлисе, вероятно, помог ему проглотить болезненное лекарство, которое Грин-Маунтин и Холбрук-Холлоу запихнули в его коллективное горло. К сожалению, эта власть и процветание также представляли угрозу планам князя Гектора из Корисанды, что объясняло субсидирование Гектором «пиратов», которым в конечном итоге удалось убить Сейлиса.
Наиболее недовольные из знати Сейлиса публично оплакивали смерть своего короля, даже когда они строили тайные планы, как поступить со своим новым ребенком-королевой, по опыту их собственных прапрадедов, имевших дело с королевой Исбелл. Но если Сейлиса убили, Грин-Маунтин и Холбрук-Холлоу все еще были живы, а дочь Сейлиса оказалась даже более способной — и, когда это было необходимо, безжалостной — чем он сам…. как вскоре обнаружили герцог Три-Хиллз и его союзники.
Не было никаких сомнений в том, что аристократия сохранила большую долю политической власти в Чисхолме, чем ее чарисийские коллеги в Теллесберге, но эта власть была резко подорвана. И это была лишь тень того, чем продолжали наслаждаться дворяне в большинстве других королевств Сейфхолда. И все же атрибуты ее господства, существовавшего четыре поколения назад, сохранились в убранстве и процедурах парламентского зала, и Кэйлеб взял за правило постоянно напоминать себе, что чисхолмская традиция королевской власти была моложе — и, вероятно, слабее — чем традиция Чариса. С другой стороны, мы устанавливаем всевозможные новые традиции, не так ли? — задумался Кэйлеб. И — по крайней мере, пока — Эйлана и Грин-Маунтин держат ситуацию под контролем. Вероятно, — его губы скривились в невольной улыбке, — по крайней мере, отчасти потому, что эти люди действительно не хотят видеть, как Шарлиэн возвращается домой, чтобы самой разбираться с каким-то… непокорством!
Как всегда, мысль о доказанных способностях его жены была глубоко утешительной… и вызвала у него дрожь одиночества. Для него все еще было чудом, что кто-то за такое короткое время стал для него настолько глубоко, почти болезненно, жизненно важным. И не только на прагматическом уровне. На самом деле, больше, если он собирался быть честным с самим собой, даже в основном на прагматическом уровне. Он оглянулся через плечо туда, где за его спиной ехал Мерлин в новой форме имперской чарисийской стражи. Почерневшие доспехи, как и черная туника, остались, но золотой кракен на нагруднике Мерлина теперь плавал по щиту в форме воздушного змея в сине-белом цвете Дома Тейт. Отряд личной охраны Шарлиэн носил ту же форму, за исключением того, что на их одежде вместо кракена был изображен роковой кит Чисхолма. — Впечатляет, не так ли? — тихо сказал император, мотнув головой в сторону маячащего перед ними здания, и Мерлин фыркнул.
— Как и Храм, — отметил он так же тихо. — Упаковка менее важна, чем содержимое.
— Это одна из тех мудрых пословиц сейджина? — спросил Кэйлеб с усмешкой.
— Нет, но, вероятно, так и должно быть. — Мерлин склонил голову набок, изучая внушительный фасад зала. — Я бы хотел, чтобы ее величество была здесь и играла роль гида, — добавил он.
— Я тоже, — признался Кэйлеб, затем замолчал, когда они достигли места назначения и остановились на том месте, которое кордон вооруженных алебардами пехотинцев королевской армии расчистил перед зданием парламента.
Император спрыгнул с седла в сопровождении зорких, тщательно отобранных солдат имперской стражи из отряда Мерлина. Кэйлеб заметил, что эти стражники были даже более бдительны, чем обычно. Никто из них не забывал о том, насколько удобно было бы некоторым сторонам, если бы что-то фатальное постигло некоего Кэйлеба Армака.