Мозг помнит всё! Он складирует все, что в него поступает, архивируя и сжимая некоторые вещи, как компьютерные программы. Из-за архивации картинки, слова и звуки, запахи и ощущения становятся блеклыми и пустыми. Но все эти недостатки не помешали мне найти в уголках памяти эти строки про нарколепсию. Сложно было воссоздать ситуацию, когда бабушка зачитывала все это из Советской медицинской энциклопедии в то время, когда мне было около семи лет.

Моя мама страдала нарколепсией, а у матери в свое время этим недугом болел её дедушка. Поэтому, когда симптомы у мамы вернулись, а отец испугался, он спросил у бабушки по материнской линии что делать. Та всю жизнь работала в медицинских учреждениях, хотя собственно медицинского образования не имела. Просто нужны были санитарки, а бабушка еще во время войны раненых на себе таскала.

И вот собрались они на семейном совете, достала бабушка энциклопедию, которую взяла в своей больнице у главврача, зачитала отрывки про эту болезнь со странным и пугающим названием. Я всегда любил, когда бабушка приходила к нам в гости, поэтому не упускал ни малейшей возможности чтобы не попрыгать вокруг нее или не посидеть рядом, обещая наивным родителям вести себя спокойно, как все добропорядочные дети. В тот вечер все были печальны, и я не знал, как развлечься или развлечь их.

Тем вечером глубокого ноября отец часто и много курил, пытаясь собраться с мыслями. Не помню, чтобы он вообще курил когда-нибудь, если не считать того момента, когда он проиграл на скачках всю свою заработную плату три года спустя. А еще он говорил всякий бред про жизнь и смерть. Для меня это были мудрые слова, но по тому, как смеялась бабушка, я понимал, что полагаться на отцовскую мудрость не стоит. Хотя это уязвляло мое самолюбие и гордость за папу. Кто знает…

Еще непрерывно звонил дядя Стеша, который постоянно интересовался, что с мамой происходит. Это её научный руководитель, постоянно проявляющий интерес к здоровью подчиненных. Папа говорил, что нормально, будут лечить, но не знал, как это делается. Бабушка тоже не знала, поэтому старалась отвечать расплывчатыми фразами, ничего в себе не содержащими.

Я еще помню, наш котенок залез на шкаф, откуда уронил вазу. Все были так захвачены проблемами здоровья мамы (хотя я не понимал, в чем заключалась болезнь: она не кашляла и не чихала, да и жара не было), что не стали ругать котенка, а просто схватили за шиворот, кинули в ванную и заперли там. А мне сказали убрать осколки. Я все сделал, а потом пошел в ванную, где в темноте просидел вместе с мяукающим от страха темноты котенком. Мне было жалко его, потому хотелось, чтобы он не боялся. Мы укутались в старую занавеску, брошенную в стирку. Это красивая занавеска, украшенная черными пузырьками и треугольничками. И все никак не верилось, что взрослые могут быть так жестоки с животными. Подумаешь, разбил никому не нужную вазу. Такую сиреневую…

Потом меня потеряли, а нашли когда совсем стемнело. Отлично помню, что уснул в ванной комнате на полу в обнимку с котенком Даакотом. Это, наверное, по-фински или по-шведски. А может, искажение одного из этих языков. С того дня его перламутровая шерсть начала вылезать, и мы давали ему таблетки в форме закругленных желтеньких кирпичиков. С тех пор он стал нервным, постоянно оглядывался и глядел на своих хозяев с опаской и недоверием. Вот как важны впечатления детства. Никогда не знаешь, в какой форме они всплывут наружу после долгих лет подавления!

Оказывается, вот почему нас, нарколептиков, жгли на кострах и топили в Омутах! Нас считали угрозой обществу, прокаженными и одержимыми демонами. Логичная и красивая теория о тайне нексуса лопалась как пузырь. Мы просто угроза, мы опасны сами для себя, мы можем нанести вред себе и другим, не понимая, что происходит, находясь в состоянии сна, сомнамбулы, лунатизма. А проснувшись, не помним, что произошло. В такие времена высвобождаются силы, которые мы в сознательной жизни подавляем. Это реванш, который редко им достается. И эти силы не обезличены.

О шаманах и одержимых духами мне рассказывал отец, когда мне было лет восемь или девять. Незадолго до этого он привез из командировки какой-то узбекский национальный костюм. Удивительным было, что костюм шили на Запад, там была такая розово-малиновая этикетка «Made in Uzbekistan, Kara-sazd». «Кара» — красный, «Сазд» — одно из названий древних узбекских правителей. Типа наших князей, заморских графов, викингских кёнигов. Это такой город в пустыне. Удивительный был костюм, а ведь сохранился до наших дней, только отца больше нет. Папа ушел в мир иной, упав с трубопровода где-то на одной из своих строек.

Мы часто ходили с ним смотреть, как открываются шлюзы через канал на Волге. Большой радостью было, когда эти шлюзы открывались, из-за них выплывали корабли, украшенные радостными и веселыми флажками. Я вспомнил все это из-за того, что получил неограниченный доступ к памяти. Обычно многие вещи мы не помним, забываем, думаем, что забываем. А на самом деле нет. Просто наши вторые подавленные личности ограничивают нас от памяти, пытаются отобрать у нас прошлое под любым предлогом, по любому поводу. В попытке сломить доминирующее сознание, они заключают союз с нашим резервом памяти, источниками психики и бессознательными реакциями.

Когда отца не стало, я остался почти один. У матери начались нарколептические приступы, бабушка забрала её к себе. Приходилось оканчивать школу в одинокой пустой квартире. Потом друзья разбежались кто куда. Самый близкий из них поступил на биологический факультет. Однажды мы встретились, он рассказывал, что специализируется по червям. Есть такая наука — лимбрицидология, она изучает червей. Оказывается, ими можно управлять, посылая электроимпульсы в почву. Слышно даже, что американцы вживляют червям под кожу маленькие чипы, через которые передаются приказы набором таких импульсов. Меня поразило, что такой мерзостью можно управлять. Чего только люди не придумают!

А еще случайно всплыл из детства момент того, как я и тот самый мой друг нашли в огороде человеческий череп. Казалось, еще со времен войны остался. Перед смертью его пытали, поэтому из глазницы у него торчал кусок колючей проволоки. Мы подкинули монетку. Я проиграл череп другу, который поставил его на полку в зале и дико гордился нашей находке. Только потом пришла его мать и выкинула. А ведь у черепов тоже есть своя история, вот бы было интересно узнать о его прошлом, его планах, его друзьях и родственниках. Чей он был: наш или немецкий? Вечером следующего дня меня укусила большая зеленая муха, которую на латыни называли «Sirf Vulgaris».

Медленно, стараясь до конца оттянуть момент истины, я перебирал в памяти все фрагменты, которые казались утерянными. Словно найдя на чердаке старые фотографии, перебираешь их, сортируешь, удивляясь, что такого вроде бы и не было. Откуда взялось? Стараясь не верить в очевидное, я сопротивлялся отгадке. Приходилось перерабатывать свободными нейронами все картины двух миров, двух измененных состояний сознания. Приходилось видеть и здание, брошенное недостроенным за недостатком финансирования, и битву с Карасазом, против которого выступили.

Мерцания были затяжными, но они не убеждали меня в моей правоте. Развязка наступила тогда, когда Эрг упал, хватаясь за воздух. Сраженный безумием, он падал в самую глубокую пропасть с самой высокой горы. Прежде чем я принял какое-то решение, следом в пропасть отправился Тачан.

Отгадка была проста. Мы разинсталлировались в неожиданных местах, потому что мы никуда из нашего мира не уходили! В первый раз, наверное, мы с Дарой просто вырубились на кладбище, а бригада врачей приехала по вызову сторожа и увезла нас в ближайшее травматологическое отделение, откуда мы и сбежали. Пораженный нарколепсией, Тачан шел вперед и вышел за пределы города, где и пришел в себя, Эрг прошел дальше и свалился в кювет. Во второй раз было что-то похожее. А вот разговор с эгрегором происходил во время падения. Оно казалось долгим, ведь само время растянулось сознанием. На самом деле я провалился в канализационный люк, что и видел во время второго мерцания. И все эти мерцания, по природе своей, лишь проблески сознания во время блужданий в бессознательном.