Мразь. Падаль. Ублюдок.
Я попрошу, чтобы тебе заживо вырвали сердце щипцами, я…
Гримберт вновь попытался замотать головой, но добился лишь того, что Вольфрам небрежно ткнул его лицом в снег, разбив губу.
— Думаю, он не станет кричать, — Вольфрам прищурился, рассеянно вертя в пальцах нож, — Слишком слаб. Зато он сможет визжать. А визжать он будет долго, мессир, ваш мальчонка.
Сперва громко, а потом потише. Не потому, что я стану более милосердным, а потому, юный мессир, что даже визг требует сил. Он не сможет визжать столько времени, сколько я собираюсь ему уделить.
— Тебя повесят в Турине… — прошептал Гримберт, не замечая, как к окровавленным губам липнет снег, — Разорвут на части, повесят и…
— Я не буду у него ничего спрашивать. Но всякий раз, когда он будет кричать, я буду произносить одно слово. Всего одно слово. Знаете, какое?
Нет, не знаю.
Да.
Да, паскудная ты мразь, чтоб твое тело сожрало проказа, я знаю, я…
— Гримберт, — Вольфрам улыбнулся, внимательно наблюдая за его лицом, — Гримберт. Гримберт. Гримберт. Вот что это будет за слово. Ваш оруженосец, он будет умирать, слыша это имя. Это имя станет его кошмаром. Обозначением для самой лютой и безумной боли, которую не унять ни мольбами, ни криком. Я отделю его ногти — один за другим. Я отрежу ему уши и веки. Он будет извиваться и визжать, но всякий раз, вновь занося нож, я буду произносить это имя. Гримберт. К тому моменту, когда он сможет наконец испустить последний вздох, это имя станет для него страшнее, чем все известные ему прежде слова, потому что оно будет знаменовать собой самую беспощадную пытку. Он проклянет это имя и все, что с ним связано. Он будет выть в ужасе при одном лишь его отзвуке. Вы станете его болью, обретшей имя, мессир. Его темным ангелом. Его личным кошмаром. Как вам такое?
Наконец Гримберта вырвало в снег горькой желчью. Вольфрам похлопал его по щеке.
— Умный мальчик.
Часть 5
— Вот она, любовь всей моей жизни, мой добрый ангел. Выглядит внушительно, а? Но это все ерунда по сравнению с ее голосом, мессир рыцарь. Уж вы-то слышали, как эта дама поет! По сравнению с ней Иерихонская труба может показаться пастушеской свирелью! Ну а уж ежли всыпать в нее полуторную мерку пороха, грохот будет такой, что во всем Эдемском царстве осыплются разом все яблочки!
Преподобный Каноник захихикал, прикрывая рот беспалой ладонью. Выглядел он как человек, которым выстрелили из пушки вместо ядра, но Гримберт решил, что проявлять брезгливость неуместно. Не после того, как он провел неделю в помойной яме, пропитавшись ее запахами.
— Значит, это и есть «Безумная Гретта»? — осторожно спросил он, разглядывая примостившуюся на краю лагеря бомбарду.
Прикрытая великим количеством брезента и шкур, обвязанная тряпьем, возлежащая на огромной четырехосной телега, на которую можно было водрузить целый дом, она скорее походила на ствол исполинского дерева, чем на артиллерийское орудие. Но Гримберт знал ее истинную силу.
— Она самая и есть, — с гордостью подтвердил Преподобный Каноник, — Наша святая покровительница и защитница. От рождения она, правда, именовалась «Святой Екатериной», когда триста лет назад ее отлили в Корбейле, но носить это имя ей долго не пришлось. Граф Венессен, отбивший ее при Соломенном Ратовище, велел переименовать ее в «Визгливую Марию», и следующие сорок лет она трудилась под его началом. Ну а после Сахарной Смерти она оказалась в войске графа Кузерана, где стала «Чумной Плакальщицей». Была даже, вообразите, на южной границе, била там хеттов, которые прозвали ее на свой манер, «Каргоаддар». На их проклятом языке это значит «Безногая сука с железным ртом».
— Она… большая.