Даже со дна своей ямы Гримберт замечал, до чего опасливо и уважительно к этому рубаке относятся прочие рутьеры, включая предводителей отрядов. И высокомерный Виконт и презрительно брюзжащий Паяц и холодная, как отравленный стилет, Блудница — все они разве что зубами не щелкали, когда их случайно касался подсвеченный недоброй ухмылкой взгляд Бальдульфа. Наверно, они тоже неуютно ощущали себя в его обществе.

В отряде «Смиренных Гиен» Бальдульф занимал должность не очень звучную и не очень внушительную, однако весьма немаловажную для сведущего человека — он был начальником резерва. Рутьеры именовали ее на свой лад, но Гримберт машинально переводил обрывки доступной ему информации на более привычный ему язык. Бальдульф был тем, кто командует резервными силами, теми неприкосновенными запасами, которые вступают в бой в последнюю очередь, в тот судьбоносный миг, когда определяется исход битвы. И от того, сколь хорош резерв, зависит то, чем обернется сражение, безапелляционной победой или позорным разгромом.

Может, потому Бальдульф и держался особняком среди прочих, не разделяя с ними ни бесед, ни вина, ни общества. Если что-то и могло заставить его явиться в общий шатер, используемый «Смиренными Гиенами» для сборов, то лишь прямой приказ Вольфрама.

Это неизменно удивляло Гримберта. Этого он не мог понять, несмотря на все свои наблюдения. Отчего этот грозный лесной демон, принявший человеческое обличье, этот чертов Мьедвьедь, способный растерзать любого противника голыми руками и не терпевший над собой ничьей власти, так покорно выполнял приказы Вольфрама Благочестивого? По всему было видно, что ему не занимать опыта, а если дойдет до схватки меж ними, шансов на победу у Вольфрама не больше, чем у мальчишки, вооруженного пращой, одолеть исполинского «Великого Горгона» герцога де Гиеннь. И все же, стоило Вольфраму отдать приказ, как Бальдульф, этот могучий озлобленный на весь мир волк, покорно клацал зубами и отправлялся исполнять поручение.

Вольфрам…

Гримберт хотел бы изгнать из памяти это имя, однако оно поселилось в мозгу, сгустившись где-то у темени крохотной и очень тяжелой опухолью. Эта опухоль неизбежно завладевала всеми его мыслями, она правила его страхами и окрашивала чувства. Даже не опухоль, а осколок засевшего в мозговых оболочках шрапнельного снаряда, вызывающий страшный зуд, который он бессилен был извлечь.

Вольфрам.

Гримберт не осмеливался произносить это имя даже мысленно, ему казалось, что он катает во рту отравленный плод какого-то смертельно опасного растения или шарик крысиной отравы.

Вольфрам.

Властитель «Смиренных Гиен», железной рукой управляющий стаей свирепых лесных хищников. Самовольный захватчик маркграфских земель, так ловко свивший логово в Сальбертранском лесу, что даже отцовские егеря не сознавали истинной картины происходящего. Трусливый садист и хитроумный интриган, который дважды обвел его вокруг пальца, причем с оскорбительной легкостью, как ярмарочного дурачка.

Чем больше Гримберт всматривался в его лицо, тем больше недоумевал, пытаясь понять, как этот самодовольный тиран, чванливый невежа и скудоумный выродок, принявший оскорбительно неуместное прозвище Благочестивого, обрел власть над выводком лесных хищников, способных в легкую растерзать на лоскуты даже прожженного и прокопченного пороховым дымом головореза.

Он явно не был достаточно силен, чтобы завоевать уважение в разбойничьей среде так, как это делает большинство вожаков. Тяжелый в движениях, неуклюжий, отрастивший по меньше мере четыре лишних стоуна[22] веса на дряблых боках, он не любил брать в руки оружия, а если брал, то обращался с ним неумело и неловко. Он кряхтел даже если ему приходилось натягивать сапоги без помощи Ржавого Паяца, и в повседневной жизни скорее походил на ворчливого старика, чем на заядлого бретера или хитрого головореза.

Представить его на ристалище, с кинжалом ли, с аркебузой ли, было совершенно невозможно. Даже тот коварный удар, которым он наградил Гримберта в памятный день их знакомства, не был признаком мастерства, скорее, обычной в среде лиходеев уловкой, до которых многие из них большие мастера. Если бы Вольфраму довелось выйти на бой против любого из своих «офицеров», Гримберт не колеблясь поставил бы полновесный флорин на его противника, кем бы он ни был. А Бальдульф и вовсе разорвал бы его в клочья со связанными за спиной руками. Нет, власть Вольфрама Благочестивыми над сборищем кровожадных гиен зиждилась явно не на силе. На чем-то ином.

Быть может, он стяжал себе лавры превосходного военачальника, принося своему грязному воинству бесчисленные победы? Нет, едва ли. В этом Гримберт убедился со временем, вынужденный слушать, как Вольфрам общается с разведчиками и патрулями из числа своего крысиного воинства, как ставит задачи и разграничивает зоны. Его представления о руководстве знаменами не сильно отличалось от представлений диких вендов, разве что его люди были куда лучше вооружены. Он явно не имел ни малейшего понятия о таких тактических приемах, как дебуширование, эксфильтрация или пехотный караколь, и даже в засадном искусстве, принесшем ему победу, проявлял больше звериную хитрость и смётку, чем понимание их боевой сути.

Черт возьми, даже читать он толком не умел, если ему приходилось разбирать обозные ведомости, прикидывая сколько боккале[23] пороха осталось, он звал себе на помощь кого-то офицеров, и долго ворчал, пытаясь сложить самые простые числа.

Он вовсе не злой гений, с горечью понял Гримберт, грызя отдающую плесенью хлебную корку. Не величайший разбойник, не отъявленный хитрец и не дьявольский посланник. Он просто проявил толику звериной хитрости там, где он сам, Гримберт, проявил самонадеянность и гордыню. Если бы он не гнал «Убийцу» полным ходом, отбившись от верного «Стража»… Если бы проявил осмотрительность и вовремя заметил засаду… Если бы…

Нет, подумал Гримберт, этот мерзавец не просто талантливый разбойник, которому судьба в силу какой-то прихоти послала удачу. Тут что-то другое. Что-то, чего я пока не могу понять, но что обязательно пойму — пойму еще до того, как услышу его предсмертный визг на Туринской дыбе…

Очень уж легко подчинялись воле этого самозваного рутьерского князька прочие головорезы — Виконт, Бражник, Блудница, Олеандр, даже мрачный Бальдульф, а ведь каждый из них, пожалуй, легко мог вытряхнуть из его старческого тела вцепившуюся в высохшие кишки злобную душонку. Они не боялись его, хоть и поглядывали с опаской, они уважали его, как способны уважать только душегубы, признавая за вожаком какую-то неподвластную им самим силу. И то, что Вольфрам Благочестивый платил им за это не благодарностью, а насмешками и руганью, ничуть не умаляло их преданности ему.

Опасный человек, подумал Гримберт, пытаясь спрятаться от холода под зловонной шкурой и чувствуя приближение сна, тяжелого, но дарующего кратковременное забытье. Злобный, хитрый, безжалостный и очень, очень опасный. Никакой другой не смог бы завоевать власть среди «Смиренных Гиен», мало того, повести их едва ли не на верную гибель, в негостеприимную Туринскую марку, да еще посреди зимы.

Значит, у него есть цель. И еще какая-то сила, которой он повелевает, чтобы эту цель достичь. Надо только забыть про пульсирующую боль в желудке, про нестерпимый зуд от ошейника, про смертный холод, терзающий его кости, сосредоточиться, как учил Вальдо при игре в шахматы и…