— Сто монет, — радостно сообщил он. — И еще, поиметь тебя в зад.

Агнес молча держала книгу, пристально смотря ему в глаза.

— Сто монет! И никак иначе, — продолжал Уддо Люббель. — Что, нет у тебя таких денег? Ничего, я найду тебе работу…

Ута, стоявшая в стороне, смотрела на их разговор со стороны, не вслушиваясь в их слова. Просто смотрела на них. И ей совсем не нравился, этот Уддо Люббель: слюнявый, беззубый, вонючий, наглый старик. Он очень был груб с ее госпожой. И ей было еще и интересно, чем это все закончится. Что случится вскоре с этим дураком. Как госпожа его покарает.

И служанка с удовольствием увидала, как госпожа ее, не прячась, словно дразня, прямо на глазах у книготорговца достала из рукава платья кинжал, оставив в ножны в рукаве. Сталь блестит. Кинжал у госпожи был не шуточный, хоть и считался дамским. Это только на вид он выглядел как игрушка. А на самом деле кучер наточил оружие и, попробовав ногтем, сказал: «Острее чем у брадобреев, уж полоснет, так полоснет».

Госпожа достала и держала его так, что Люббель непременно должен был кинжал увидеть, а этот дурак зачем-то дергал и кувыркал в своих руках большую книгу, вертел ей перед носом Агнес. К чему он это делал, непонятно. Смех один на него глядеть.

Стоял, вытворял нелепости, бубнил что-то негромко, но хамским тоном и совсем не обращая внимания на опасное оружие в руках девушки. Как будто пренебрегал.

— Сто талеров и мой зад за эту книгу? — немного удивленно спросила Агнес и потянула книгу на себя. — Такова твоя цена?

— Да, дай сюда, — Уддо Люббель сопел носом от натуги, силился вырвать книгу из слабеньких девичьих пальцев, но девчонка держала ее словно клещами. — Ишь ты, как вцепилась, ведьмища, видно понравилась она тебе.

Тут Агнес берет и одним движением, одним взмахом, проводит кинжалом так, что острие распарывает одежду и кожу на обеих ляжках книготорговца, чуть ниже причинного места. Может, это было и не самое красивое и ловкое движение, но взмах был быстр, словно девушка муху на лету ловила, а кинжал был остр неимоверно. Из дыр в панталонах и коже сразу полилась кровь, да с брызгами. Побежали струйки по чулкам на башмаки, и на грязный пол.

— А-а-а-а, — заорал книготорговец, и выгнулся зачем-то, словно его в спину ударили, голову запрокинул, и как был, плашмя упал навзничь, между старым столом и кособоким стулом. С грохотом, так, что стул упал тоже, а стол хоть и был велик, и тот сдвинулся. И книгу он уронил. Стал между стулом и столом барахтаться, перекатываться. Встать пытался, а сам руками раны свои на ляжках хватал.

Агнес рогожу с пола подняла и протерла кинжал не спеша, потом присела напротив стонущего уже наполовину под столом книготорговца, и, заглядывая ему в лицо, чтобы глаза его увидеть, спросила, улыбаясь:

— Ну что, пес, говоришь, не подействуют на тебя мои уловки? Даже и пытаться мне не следует?

Уддо Люббель заливался кровью и в ответ ей орал благим матом так, что на глотке его жилы вылезли:

— Стража! Стража! Убивают. Люди, кликните стражу, зовите сержанта и старшину улицы. Убила, убила косоглазая меня! В доме моем ведьма! Ведьма.

Уте сначала страшно было глядеть на это, а потом вдруг стало смешно. Бьется человек под столом, кровью заливается, стулом упавшим гремит и рот свой мерзкий с половиной зубов разевает, разевает, разевает. Как будто песню какую-то поет изо всех сил, а звуков издать не может, словно рыба на берегу. А он глазки пучит, тужится, поет с надрывом, на шее вены вздулись от старания. А только сипение его слышно, да дыхание старика уморившегося, и все. Смешно, честное слово. А сколько спеси в нем было совсем недавно. Сколько грубости.