Тимка испуганно икнул, сдавленно ойкнул и зажал рот рукой. В его глазах отразился такой неприкрытый ужас, что даже Анне стало жутко. Сзади тихо охнула Верка.
– Откуда он узнал, дядька Аристарх? – проговорил побледневший Тимка даже не шепотом – одними губами.
Староста, не обращая внимания на его вопрос, повернулся к обмершей Верке, которая стояла, схватившись за щеки и выпучив глаза, как будто ей не хватало воздуха.
– Бабочку-то принесла? Давай сюда! – взял, не глядя, у бабы из дрожащих рук безделушку, положил себе на ладонь, поднял так, чтобы на серебряные завитушки упал свет из открытого окна и залюбовался, словно забыл обо всем. – Хороша! – наконец проговорил он. – Чудо! – и подал ее отроку. – Вот
– Что, разлетелась, дура безмозглая? Купчиха ты или боярыня, драть твою мать ногами поперек седла! Ты хоть понимаешь, что вы натворили? Тайком они шли с дедом – ТАЙКОМ! Укрыться у нас хотели! Не зря их боярин от людей скрывается, про ту слободу и у них мало кто знает в точности! За те знания на колья сажают и кожу сдирают живьем! Я со всеми, кого привели в полон, говорил: знают, что слобода есть, а
Задумалась бы хоть – почему, раз мастера такие имеются под боком, и дел всех – сопляку-подмастерью на один вечер. Ничего, кроме клинков, не нашли, и те не украшенные, хотя они и без того каждый, почитай, в цену половины Ратного. Проволоку только эту вот у жреца в тюках откопали. А мы ещё гадали, чего они за те тюки так бились. Думали, потому, что в них жреца добро, а теперь вот я уже сомневаюсь – не за проволоку ли эту?
И покупают за те знания не злато-серебро и не коней да скот – власть покупают. А власть дорого ценится, и людская жизнь тут так – недоразумение на пути у властителей. Не цена и не предмет торга – не купишь за эти тайны жизнь. Только смерть. За ваши радости бабские, за сережки эти – будь они прокляты! – такой кровью умыться можно, что сотня к пепелищу вернется!
Анна слушала Аристарха и понимала: что бы староста ей сейчас не сказал – все мало будет. Ну чего ей стоило остановиться и подумать? И Андрей не зря ее тогда останавливал… Не поняла! Отмахнулась…
И Верка тут не виновата – боярыня думать должна, во что всё выльется, а она за наживой погналась – кружева вспомнила… Чем-то теперь эта «бабья радость» обернется? И Тимке, и крепости… Да всему Ратному!
А Аристарх продолжал, как гвозди вколачивал:
– И так в Ратном неспокойно – кто-то холопов баламутит, и на выселках тоже… Теперь и вовсе взялись. А у меня хорошо если десяток воев наберется, вместе с новиками – те, кого за болотом ранили и кто к ляхам еще не очухался, да столько же увечных, кто даже в обоз не годен. Ну, отроки еще – Веденин десяток и Ерохины стрелки.
В Ратном-то я зачинщиков знаю уже – разберусь. Но и вы за своими холопами приглядывайте. И в Ратном им делать нечего, чтобы с нашими не снюхались и заразу эту к вам не перетащили. Не должны вроде бы, но мало ли. Впрочем, это не твое дело – про это я с Филимоном и Андреем еще говорить буду. Их и слушайся!
Староста припечатал кулаком по столу так, что казалось – столешница сейчас в щепы разлетится. Потом тяжело вздохнул, успокаиваясь.
– Ладно, Анька, не бабьи это дела, но приходится тебя ими нагружать – никуда не денешься. А побрякушки эти… Пусть делает. Не это, так еще что-нибудь придумает. Но пока Корней не вернулся – никому! Ничего! Даже краешком не показывай. Считай, слобода их тайная к тебе в крепость перебралась.
Кузнечика и всех, кто с ним рядом крутится – за стены не выпускать, беречь пуще глаз. Придут за ними, непременно придут… Ну, ничего, нам бы только до возвращения сотни продержаться. Может, и обойдется еще…
Вот тут-то Анна и испугалась по-настоящему. Никогда она еще Аристарха таким не видела! Даже не умом – нутром почуяла: не пугает он ее и не ругает сейчас – он от нее свой страх скрыть пытается. От нее и от себя…
Глава 8
После разноса, устроенного Анне Аристархом, боярыня не стала скрывать от Арины с Веркой ни причин его гнева, ни той опасности, которая над ними всеми нависла. Сам же староста потом долго о чем-то беседовал с Андреем, Макаром и Филимоном, а остальных наставников не позвали. И без Арины в этот раз обошлись: видать, Аристарх Андрея и без толмачей хорошо понимал.
Но бабам и так стало ясно, что и крепости, и Ратному грозила нешуточная беда. Верка ли в этом виновата – большой вопрос, хотя как раз сама Говоруха в этом не сомневалась, особенно после того, как ей потом еще и Макар от себя добавил. Что он ей наговорил – неизвестно, но Верка после этого задумалась о чем-то так, что несколько дней ее привычного задорного трепа, без которого ни одна оказия в крепости не обходилась, и не слышали. Нельзя сказать, что баба совсем упала духом, нет – не в ее это обычае, и не такое, поди, переживала, да и вернулось все вскоре на круги своя, ибо надолго Веркиного молчания не хватило. Но теперь в ней сквозь привычную лихость и веселую бесшабашность чувствовалось что-то иное, будто она на что-то решилась и теперь не отступится.
Сделанное Тимкой украшение – «гарнитур» этот самый – Арина сложила в шкатулку и засунула подальше. Хотя ожерелье, серьги и перстень и впрямь получились дивными – голубые искры на покрытых инеем ветках – но радости уже не вызывали, скорее тревогу. Может, ещё и потому, что в её сознании они всё равно оказались тесно связанными с Великой Волхвой. Неважно, что те зарукавья, на которые не так давно обратила внимание Нинея, исчезли, переплавленные и вытянутые в проволоку, а с ними наверняка пропало и заклятье – если волхва вообще его наложила, но неприятные воспоминания никуда не делись и снова и снова вылезали, в самый неподходящий момент.