Мы не смогли его остановить.

Оставив нам малыша, Джурбай сел на коня и, громко крича что-то, поехал к басмачам. Они не стреляли.

Мальчик спал на полушубке, потом проснулся, поплакал, опять заснул. Шел час за часом, сверкал снег, мягко журчала река, тени становились длиннее. Перед самым вечером вдали показалась лошадь. Она то останавливалась, то петляла. Только в сумерках она подошла к нам. К ее спине был привязан труп замученного Джурбая. Дорого заплатил Джурбай за свое простодушие.

Мы шли всю ночь, ведя лошадей. Опять мело, опять крутил буран, откуда-то из темноты стреляли. Только на следующий день наши преследователи отстали. К вечеру мы привезли тело Джурбая в его аул. Там уже все знали. Имя Джурбая шло впереди нас.

Я уехал первый, и только потом узнал, что Люба за эти дни так прикипела сердцем к малышу, что не смогла с ним расстаться.

И вот теперь стоял передо мной этот сильный и красивый мужчина с лицом монгольского воина, в спортивном костюме самой последней моды, москвич, родившийся на Памире, киргиз, не понимавший ни слова по-киргизски.

- Знаешь,- сказал я ему,- я очень рад, что вижу тебя, и вдвойне рад оттого, что вижу тебя здесь, на Памире.

- Да,- задумчиво произнес Джурбай,- отец в

Москве часто говорил, чтобы я поехал, посмотрел, подумал и сам выбрал, где мое место.

- А сейчас где они, в Москве? - спросил я.

- Нет их уже,- потупившись ответил Джурбай.

После этого разговора в Оше прошло много месяцев.

Сменялись времена года, как-то менялись и люди.

По склону шел ветер, светило яркое солнце, и некогда было сидеть, предаваясь воспоминаниям, надо было действовать.

Дав ребятам задание, я быстро сбежал вниз со склона, туда, где ждала машина. Наш шофер Обсамат лежал на вытащенных из кабины сиденьях и снисходительно беседовал с двумя колхозницами, которые чинно расположились напротив. У Обсамата был настолько нахально-снисходительный вид, что я со злорадством молча ткнул пальцем в расползшиеся листы задней рессоры. Но Обсамата трудно смутить.

- Это ничего,- сказал он,- сейчас будет рессора.

Но «сей час» оказался долгим. Мы несколько часов пролежали под машиной. Сначала отвинчивали рессору, потом долго выколачивали центральный болт, потом забивали его в рессору. За это время похолодало, начали мерзнуть - ведь мы лежали на мерзлой земле, а сбоку еще прихватывало резким ветром!

Только к вечеру мы наконец тронулись. Солнце закатывалось. Не видно было ни одной птицы, пролет прекратился. Хлестал холодный ветер, шумел Зор-куль, набегая мутными волнами на берег.

А позже вечером, когда мы уже добрались до лагеря, ветер так усилился, что наша большая палатка вся тряслась от его налетающих порывов. Я долго сидел и писал, прислушиваясь к завыванию ветра.

- Почему это,- сказала Нина,- когда дует ветер, всегда как-то тревожно, всегда ждешь чего-то плохого?