Не знаю, как так получалось, но я всегда оказывалась в эпицентре всех ссор и конфликтов, о чем Зинаида Константиновна не уставала повторять. Возможно, всему виной моя неосознанная тяга к привлечению внимания. Не отрицаю, что где-то я могла сама быть провокатором, потому что в детстве я была очень общительной, и мой напор не всегда расценивали правильно. Однако мне это повторяли настолько часто, что однажды, когда случилась какая-то драка, а я шла из столовой с самодельным бутербродом из сосиски и хлеба и оказалась рядом, то убежала и спряталась между фикусом и пианино, держа дрожащими рукам сосиску. Мне было страшно, что во всем опять обвинят меня. Я вышла спустя минут 15 после того, как прозвенел звонок. За это время я успела доесть свой обед и успокоиться. Когда я пришла в класс с опозданием, Зинаида Константиновна спросила, где я была. Я ответила: «Плохо себя чувствовала». Она ничего не сказала, и я села за парту.
Пожалуй, самой травматичной ситуацией стал случай, когда одноклассник запульнул мне ледышкой под глаз, пошла кровь и остался синяк. На что Зинаида Константиновна сказала, когда увидела меня зареванную с фингалом: «И что ты на меня так смотришь? Сама во всем виновата». «Да, наверное, сама», – подумала я. Потом в школу приходила разбираться моя бабушка, но, если честно, я уже не помню, чем закончилась история. Помню лишь, как впервые почувствовала себя виноватой в том, что мне сейчас больно и обидно. Большего дерьма придумать нельзя, но это то, с чем сталкивалась почти каждая женщина.
Сегодня я понимаю, что в моей первой учительнице все было не так (хотя бы только потому, что она была взрослым человеком, а я ребенком). Опуская бордовый ансамбль из плиссированных блузки и юбки, дополненный открытыми босоножками на высокой танкетке, в которых она любила ходить, заострю внимание на ключевом: непрофессионализме, предвзятости и нелюбви к детям. Занижать оценки семилетке, унижать при всем классе, говорить «сама виновата», когда ей больно, – ну такое… Да, первый урок нелюбви был таким. Следующие ждали впереди.
Вернемся к пубертату. Наши тела стали меняться. Из детей мы превратились в разнополых существ, которые начали проявлять друг к другу интерес. Лет в 13 я впервые услышала в свой адрес «жирная» – это было на перемене перед уроком математики. Мой одноклассник взял пакет, в котором лежала моя форма по физкультуре, натянул на себя мою майку, которая мне была в обтяжку, а на нем болталась, и вынес вердикт: «Ну ты и жирная».
Если бы я сейчас училась в школе, то смогла бы найти поддержку, к примеру, в блогах про бодипозитив (одна из причин, почему я сама часто пишу на эту тему в «Инстаграме»). В 2005 году, когда в моду только входила кокаиновая худоба и в магазинах невозможно было найти джинсы с нормальной талией – все держалось на лобке, девочке-подростку поддержку искать было негде. Помню, как-то у доски отвечала моя одноклассница, а из-под линии брюк торчали лобковые волосы. Я это заметила, шепнула своей соседке, она вся покраснела и пискнула: «Ее же парни засмеют». Мне это тоже казалось самым страшным – быть осмеянной парнями из класса; сейчас я понимаю, как же в этой фразе много тревоги и сексизма: как будто единственная важная оценка в жизни – мужская.
Как вы уже поняли, тогда шел 2005 год – ни у меня, ни у любой другой моей девочки-сверстницы не было ни одного «якорька», за который можно было бы зацепиться. Какой бодипозитив? Какой феминизм? Я вас умоляю.
После первого раза – и во все последующие, когда мне обозначили позицию насчет моего тела, – я чувствовала себя не то что ужасно, мне жить не хотелось. Такого стыда, унижения, страха, тревоги, которые ты испытываешь в подростковые годы, пожалуй, не переживаешь больше никогда. Возможно, все дело в остроте восприятия или в действительно дерьмовых ситуациях. Хотя скорее и то и то.
«Жирной» не ограничивалось. «О, Катюха опять жрет». «Катюха-жируха». «Катюха-свинюха». «Че, Катюх, поесть пошла?»
Вмешивались ли как-то учителя? Нет. Иногда даже смеялись вместе с «шутниками», ну действительно ведь жирная? Чего на правду обижаться?
У нас в классе образовалась компания парней, от которых не исходило ничего, кроме оскорбления, подколов, «приколов» и «шуток», конечно же. По иронии судьбы, один из них познакомит меня с будущим мужем, а с другим, тем, что натягивал на себя мою футболку, у меня случится первый петтинг, но об этом позже. Странная и неприятная история.
Сейчас в моей голове все разложено по полочкам: кто мудак, а кто нет. Тогда же это было какое-то невнятное месиво из токсичных отношений, желания быть в стае, получить внимание и просто необходимости выжить. Вроде бы мы ненавидели друг друга, а вроде бы вместе курили за школой, потому что моя подруга дружила с ними – классными парнями (сейчас, кстати, едва ли язык повернется назвать кого-то из них классным). Да и тогда работали совсем другие законы: если тебя называют жирной и ты жирная, то вина в этом только твоя. Мне понадобилось десять лет, чтобы наконец-то понять: нет! Нет в этом никакой твоей вины, хоть будь ты трижды жирная. Огромное счастье, что я к этому пришла, вспахала гектары полей ржавым комбайном, прошла через десятки болезненных событий, боль, ненависть и полное отсутствие уважения и любви к себе. Я смогла, а одна моя одноклассница – нет.
О смерти Лены я узнала, находясь в московской районной больнице. Если точнее: стоя у койки, на которой лежал муж с переломом шеи. Его положили в одну палату с бомжами – и дело не в их социальном статусе, а в запахе, который заполнял все пространство комнаты и был, мягко говоря, невыносимым. Когда я думала, что это дно, то снизу постучались: мне пришло сообщение от подруги, что Лена умерла. Мое состояние даже шоком нельзя было назвать, я как будто на несколько секунд выпала из реальности. Я была единственная из класса, кто продолжил с ней общаться после выпуска. Она, как и я, уехала учиться в другой город, и мы навещали друг Друга.
Если я не была жертвой буллинга в классическом понимании – мне лишь время от времени прилетало, и я сразу же отвечала: «Пошел в жопу», «На себя посмотри, чмо» и молчаливым жестом (средний палец), то Лену травили по-настоящему.
Она была полная, небольшого роста, с заливистым смехом – вся какая-то громкая, нелепая, несуразная. Пару лет назад я обсуждала Лену с подругой (пожалуй, единственной оставшейся с тех времен). Она сказала интересную мысль: «В основном стебали нас троих из-за полноты, но я смогла с ними договориться и подружиться, ты их сразу посылала – Ленка же была ни туда ни сюда. Пыталась отшучиваться – не получалось, агрессивно реагировать она не умела, поэтому все проглатывала, держала в себе».
К сожалению, так оно и было. Честно признаться, все подшучивали над Леной, даже те, кто с ней дружил, – и я не исключение. Хотя, безусловно, есть разница между дружескими приколами и унижением. Это снова история про непохожих: Лена отличалась от других, и никто не хотел этого принимать.
Мы дружили с младших классов, ходили друг к другу на дни рождения, когда подросли, часто гуляли после школы, говорили о будущем, ходили в кино, иногда на один и тот же фильм по несколько раз. Когда были деньги, покупали роллы с огурцом и колу в кофейне недалеко от ее дома. Иногда она меня сильно раздражала. Лена могла ляпнуть какую-нибудь несусветную херню, да еще громко, в конце сдобрив реплику своим раскатистым смехом. Она называла меня Майором из-за моей фамилии. Иногда это было даже мило, но когда за день ты слышишь «Майор» 18 раз, то начинаешь беситься. Лена относилась к очень странному и довольно нелепому типу людей, которые напрочь не чувствуют никаких социальных норм. Однако в них нет агрессии, в отличие от тех, кто тоже эти нормы не чувствует, отчего творит не пойми что; скорее они просто безобидные чудаки, которыми либо умиляешься, либо испытываешь по отношению к ним раздражение.
Стычки Лены с одноклассниками были малоприятными: один одноклассник ударил ее в живот, потому что она громко смеялась; другой постоянно гнобил за вес; третий зло пародировал ее смех. Чаще она просто старалась не обращать внимания и дальше шла по своим делам. По иронии судьбы она дружила с очень высокой и худой девочкой, что только подчеркивало ее низкорослость и полноту и создавало еще больше поводов для насмешек.
Как-то учительница химии заступилась за Лену на уроке, сказав главному мудаку, который больше всех травил ее: «Если бы вы над моей дочерью так издевались, я бы пришла и просто вас убила». Парни сразу начали что-то говорить из серии «Да она сама виновата», учительница же не стала их слушать и выгнала из класса. После урока преподаватель вызвала Лену к себе в кабинет, они долго говорили, в частности о том, почему ее родители не вмешиваются, на что она ответила: «Они мне говорят, что я должна учиться сама решать свои проблемы». Только сейчас я понимаю, насколько это неправильно.
Ребенок, даже если речь о подростке, должен получать помощь взрослых, если она ему нужна. Так закрывается базовая потребность в безопасности. Да, нужно уметь решать свои проблемы самостоятельно, никто и не спорит, но, если ты не можешь этого сделать (Лена, очевидно, не могла), надо просить помощи.
Я тоже не рассказывала дома о тех проблемах, которые у меня были в школе. Мне было страшно об этом сказать родителям. Боялась я много чего: оказаться слабой в их глазах, не получить поддержки, услышать осуждение. В конце концов, дома тоже поднималась тема моего веса, конечно, не так радикально, как в школе, но я была уверена, что мои родители думают так же, как одноклассники. Я делилась с бабушкой, и она рекомендовала сразу бить в нос. Если в младших классах это работало, то в старших как-то уже слабо: ломать носы никому не хотелось, да и было страшно, что в ответ тебе снесут челюсть.