Подозрение еще больше усилилось, когда шаулисы, возглавляемые Анастазасом, ворвались в курную избенку двойняшек, но их не обнаружили.

— Гадюки полосатые!

— Жабы косоглазые!

— Ну погодите. Получите по заслугам.

Под утро, когда двойняшки наконец явились домой, шаулисы набросились на них, будто ястребы. Повалили на пол, лупили ремнями куда попало и яростно вопили:

— Где спрятали?

— Где?

— Показывайте!

Корчились сестры, скулили, кусались, но ни слова не говорили. Только когда одна из них, вынырнув из юбки, улепетнула в дверь, весь городок услышал ее голос:

— Люди! Ратуйте! Разбойники!

— Держите ее, ребята! — крикнул Анастазас, в ярости раздирая юбку...

И посыпались... И посыпались из юбки зашитые в поясе золотые монетки... Царские...

— Продали наши винтовочки!

— Продали, гадюки!

Шаулисы тут же вытряхнули из юбки вторую сестру. У той юбка была пустехонька. Только черными молниями уносились из складок блохи. Вторая двойняшка убегать не стала. Увидела, что это не разбойники, а свои... шаулисы. От удивления так и шлепнулась на пол посреди избы. Ничего не могла она понять. Не могли понять и все сбежавшиеся к дому зеваки, что здесь творится, пока не примчались Микас с Фрикасом и двойняшки, наконец-то обретя дар речи, принялись объяснять, что ничего они не воровали и ничего краденого из Кукучяй не выносили, а пытались сегодня пробиться через границу к своим братцам. Но за рубежом столько польских солдат, лошадей да пушек, что в полях черным-черно... И дух с той стороны какой-то противный идет, не то паленых ногтей, не то недосоленого мяса. Видать, поляки литовцев огнем пытают...

А насчет золота, господа шаулисы, просим зря панику не поднимать. Сестры носят его на себе еще с тринадцатого года, когда братцы им их приданое золотыми десятками выплатили и отпустили на божий свет богомолками. Из десятка монет каждая из сестер по сердечку отлила. Сердечко одной в Вильнюсе у образа матери божьей Островоротной, а другой — в Ченстохове. Остальные монетки они в пояс зашили и дали обет святой — до конца дней своих каждый год в день поминовения усопших заказывать по молебну за упокой души старшего брата и других солдат, без вести сгинувших в войнах... Как видите, золотишко у одной сестры уже кончилось, а у другой — еще не почато. Если их словам не верите, идите к настоятелю Бакшису. Он-то подтвердит, что сестры Розочки не вруньи.

Микас и Фрикас прикусили языки. Один только Анастазас на слово сестрам не поверил, упрямо требовал показать, где спрятаны винтовки, грозился обеих будто сучек пристрелить, пока, наконец, господин Гужас, притащив из темноты свое брюхо, не спросил у шаулисов:

— Кто вчера вечером стоял у вас на посту?

— Я, — ответил Анастазас.

— Он, — подтвердили шаулисы.