Что поделаешь, пришлось прогуляться, хоть погода и мерзопакостная. И даже пожертвовать носовым платком, чтобы привести в порядок ботинки. А то кто ж их знает, этих вояк — увидят, что обувь не в порядке, и сразу в военкомат отвезут.

Начальник госпиталя скрывался в коридорах дальних да за дверями дубовыми. Но мне ведь было назначено, так что я пер напролом, не думая, что там за погоны под очередным халатом.

На самом деле всё оказалось много проще: кто-то позвонил, уточнил, и меня пустили совершенно одного, объяснив дорогу на пальцах. И дверь с надписью “Приемная” никто не охранял. Внутри сидела совершенно гражданского вида секретарша, монументальная женщина лет сорока, и что-то печатала на пишущей машинке “Ятрань”. Кучеряво живут военные ребята.

К начальнику, впрочем, меня пустили не сразу, дали маленько отсидеться, упорядочить эмоции. Наконец, мне скомандовали вход. И тут я понял, что за всем этим я до сих пор не знаю как зовут моего будущего собеседника. Непорядочек, однако. Я спросил у стража дверей и она слегка удивленно просветила меня.

Кабинет как кабинет, ничего выдающегося. Разве что на вешалке мундир с генерал-майорскими погонами. Медслужбы, понятное дело. Сам руководитель в белом халате сидит, демократично вполне. Лет шестьдесят ему, вряд ли больше. Сразу бросились в глаза очки с толстыми линзами и наличие расходящегося косоглазия. Что общую суровость выражения лица совсем не портило.

— Слушаю вас, молодой человек, — ответил он на мое “Здравствуйте”.

— Юрий Сергеевич, случилась беда, — сразу же заявил я. Ну, и выложил историю про стрельбу, операцию и всё остальное. С упором на коллегиальность, конечно же. Этот аргумент беспроигрышный, по крайней мере, не ведет к отрицательному результату.

— А от нас что требуется? — спросил он. Понятное дело, всё ему рассказали, но из первых уст версия звучит иной раз не совсем так.

— К сожалению, поражена и поджелудочная железа. То есть налицо острый травматический панкреатит, в будущем панкреонекроз и прочие малоприятные осложнения. Я обратился за помощью к коллегам, они сказали, что лучшие специалисты в вашем госпитале.

— А вы кем пострадавшей приходитесь? — вдруг спросил Кравков.

— Я? Да, наверное, никем. Работали вместе. Ну, встречались недолго. А так — коллега просто.

— Ну, раз так… — он нажал на кнопку селектора и сказал: — Валерия Борисовна, свяжите меня с директором НИИ Склифосовского Григорьевым.

Звонок раздался через минуту буквально, я даже не успел начать изучать корешки книг в генеральском шкафу.

— Александр Анатольевич, здравствуйте, это Кравков из Бурденко. Послушайте, тут в высших сферах решили, что нам стоит полечить вашу больную, такую Томилину Елену Александровну… Да, мы готовы… хорошо, будем ждать… Спасибо, на связи.

— Всё, молодой человек. Как только состояние будет позволять транспортировку, переведут. Всё у вас?

— Товарищ генерал, — вдруг понесло меня, — может, надо пригласить каких-то специалистов из-за рубежа? Ну, знаете, самых лучших?

— Лучшие — у нас, — четко, почти скандируя, ответил генерал. — Других не держим.

— Извините, не подумал, — смутился я. — Никаких сомнений, просто знаете…

— Знаю, — устало вздохнув, сказал Кравков. — Вы думаете, первый такой?

Что делать, если идти на работу не хочется, а надо? Помогает самовнушение — “я иду спасать людей”, “я нужен советским гражданами”. Ну как гражданам… В основном всяким чиновникам из ЦК, министрами, из замам, а также многочисленной родне. Только их обслуживает ЦКБ.