Бедного Джейми опять разлучили с увлекательной игрушкой. На этот раз он не плакал. Взял Веру за руку и зашагал рядом с ней по длинному коридору, потом спустился по обрамленной перилами лестнице. Появился Тони. Он ездил на работу в Лондон три дня в неделю, и хотя сегодня был свободен, ему пришлось куда-то отлучиться, чтобы уладить вопрос о вырубке леса. Тони тут же принялся наливать нам напитки и, верный себе — милый, доброжелательный, общительный, скучный и абсолютно нечувствительный к настроениям людей и разнице между их вкусами и его собственным, — подробно рассказывал, где достал этот джин, это виски, этот херес и откуда ему привезут следующую партию. В доме было огромное количество бокалов всевозможных форм и размеров, и Тони тщательно следил за тем, чтобы брать для каждого напитка соответствующий бокал. Он даже настаивал, что для сухого и полусладкого хереса следует использовать бокалы разной формы — такого я больше никогда не слышала.
— А как насчет этого юноши?
Вера ответила, что Джейми может выпить скуош[62] или «государственный» сок, который она привезла с собой, но Тони не позволил.
— Э, нет, мы найдем кое-что получше. Лично я придерживаюсь мнения, что мальчика нужно приучать к вину с раннего возраста. Именно так поступал мой отец, и я еще ни разу об этом не пожалел.
— Но не в три же года? — сказал Эндрю.
— Не уверен. Мне было немногим больше. Мое знакомство с вином поручили гувернеру, а он говорил, что начинать никогда не рано.
— Полагаю, выставил бутыль «Монраше»?[63] — очень серьезно спросил Эндрю.
Ответа Тони я не слышала, поскольку размышляла о том, что издеваться над Тони так же неприлично, как издеваться над Джейми. Потом подняла голову, протянула руку за хересом и, бросив взгляд в сторону Иден, увидела кровь, стекающую у нее по ноге.
Я замерла, словно парализованная. Мои пальцы прикоснулись к прохладной, твердой, скользкой, округлой поверхности бокала, а если точнее, то стиснули ее, а взгляд не отрывался от левой ноги Иден. Женщина, жившая в доме и выполнявшая обязанности прислуги — ее муж числился садовником, но был мастером на все руки, — вошла в комнату с двумя тарелками, на которых были разложены канапе, ломтики яйца, сыра и солений на круглых тостах. Иден как раз взяла у нее тарелки и предлагала закуску Хелен. Она наклонилась вперед, и пышная юбка ее платья немного задралась, так что стала видна обратная сторона коленей. Никто из нас не носил чулок — их было не достать, да и купоны тратить не хотелось, — но Иден надела очень светлые, тонкие чулки, вне всякого сомнения, швейцарские, и струйка густой, темной крови, стекавшая по внутренней поверхности ноги, достигла колена, потом икры и теперь подбиралась к лодыжке, которую обхватывал тонкий кожаный ремешок белой сандалии.
Странно, но я не сообразила, что это может означать. О месячных я думала лишь тогда, когда нечто подобное случалось или едва не случалось со мной. Больше всего я боялась, что, раздав канапе, Иден сядет и кровь испачкает ее красивую, белоснежную, украшенную вышивкой юбку. Но не знала, как поступить. Если уж на то пошло, я и сегодня не знаю. Если бы я шепотом попросила Иден — когда та приблизилась ко мне с тарелкой в руках — выйти на минутку, потому что мне нужно ей кое-что сказать, она рассмеялась бы в ответ, вскинув голову, и громогласно спросила, что такого я могу ей сообщить, чего не должны слышать все и что я хочу скрыть от остальных. С нее станется. Нужно знать Иден. Поэтому я покачала головой, отказываясь от канапе, и позволила ей пройти мимо, но в конце концов взяла себя в руки, повернулась к Хелен и бросила на нее такой умоляющий взгляд, что та — необыкновенно умная, тактичная и проницательная — тут же встала и сказала Иден, что перед ленчем должна наведаться в ванную комнату, и что я, наверное, соглашусь составить ей компанию.
В те времена женщины не говорили друг с другом о месячных. По крайней мере, много. Разве что со сверстницами, и непременно эвфемизмами. Как только мы вышли за дверь, я вкратце рассказала Хелен об увиденном. Я называла это «неприятностью». В конце концов, прогресс по сравнению с Вериным «гость в доме».
Хелен положила мне руку на плечо.
— Но этого не может быть, дорогая. Она же беременна.
— О боже, — сказала я. — Совсем забыла.
— То есть, моя милая, если ты не ошиблась, она
Хелен оказалась права. Но нам не пришлось ничего говорить. Когда мы вернулись в комнату, декорированный Стюартом китайский салон, который я помню розовым и зеленым, но который просто обязан был быть желтым, Иден там не оказалось. Эндрю выглядел смущенным, а Тони, которому следовало выглядеть смущенным, если не сказать, озабоченным, продолжал рассуждать о приучении детей к земным удовольствиям — на этот раз речь шла о курении сигар. Мы сидели. Ждали. Джейми сказал, что хочет есть. Ему не нравились кусочки омлета и корнишоны на холодном тосте, и я не могу его в этом винить. Внезапно Вера спросила:
— С Иден все в порядке?
— Абсолютно, — ответил Тони. — Она просто поднялась наверх, чтобы припудрить носик. — Теперь все говорят «абсолютно», но в то время Тони, который постоянно использовал это слово, был исключением.
Вера пошла наверх. Ей пришлось взять с собой Джейми, потому что он не хотел оставаться и не хотел ее отпускать. Вошла миссис Кинг, экономка, объявила, что ленч готов; Тони сказал, что все в порядке и что мы будем через минуту. Он вышел, но не для того, чтобы проверить, как там Иден, а чтобы открыть вино, которое должно «подышать».
— У Иден выкидыш, — сообщила я Эндрю.