— Но ты же не собираешься пойти к нему и все рассказать? О лошадях и обо всем остальном. Вспомни, что случилось с Тэсс из рода д’Эрбервиллей.[54]

Но Иден никогда не слышала о Тэсс. Принимая ванну, я гадала, кто был тот мужчина, с которым Иден лишилась девственности. Чед? Явно не он — поскольку Чед был мужчиной Веры и отцом Джейми. Я поморщилась от этой мысли. Морской офицер, аристократ — тот, что утонул? Мужчина, с которым Иден ходила в театр? Или они все были ее любовниками? Я была заинтригована и слегка шокирована. Шел 1946 год. Представление о том, что женщина может иметь любовников, не вступая в брак, уже не внушало ужас, не казалось чудовищным и не относилось к дерзкой прерогативе аристократии, но все еще шокировало людей старшего возраста, а мое поколение и поколение Иден предпочитало молчать и не выставлять подобную связь напоказ. Думаю, именно поэтому Иден не обратилась за советом к почти сорокалетней Вере, во времена молодости которой царили совсем другие нравы. Не понимаю, как мне удавалось совмещать подобные мысли с убеждением, что Вера неверна Джеральду и завела любовную интрижку с Чедом, — но это факт.

Мне неизвестны другие случаи, когда женщину вел к алтарю племянник. Мой отец был обижен, что Иден не предложила ему стать посаженым отцом. В телефонном разговоре она привела типичный для Лонгли предлог — причиной это не назовешь. Отец повесил трубку и вернулся к нам с матерью, стараясь держаться мужественно.

— Она сказала, что так не положено, поскольку у меня самого есть дочь. Другое дело, если бы ты была замужем и я уже отвел тебя к алтарю.

— Боюсь, Фейт не согласится выйти замуж только для того, чтобы угодить ей, — заметила моя мать.

Почетная обязанность легла на Фрэнсиса. Он спустился к завтраку в полосатых брюках от костюма, который должен был надеть утром, и белой рубашке, но без галстука. Вера суетилась, повторяя, что он уронит яйцо на одежду. Фрэнсис, разумеется, не упустил возможности подразнить ее — подобную проделку я однажды уже видела. Он встал из-за стола, уселся в кресло и поставил на подлокотник чашку с блюдцем. Я не помню ни одного неуклюжего движения или жеста Фрэнсиса, который всегда был очень ловким, грациозным, проворным и никогда ничего не ронял и не разбивал, разве что намеренно. И если я это знала, то Вера тем более. Однако она была не способна учиться на собственном опыте. Фрэнсис использовал ее страхи, пронося локоть в четверти дюйма от чашки, двигал кресло, так что чашка начинала раскачиваться, подносил ее ко рту, сдвинув к краю блюдца. Если бы чай разлился, то попал бы ему на брюки и рубашку, а также, вполне возможно, на Джейми, который выбрал именно эту часть ковра, чтобы играть со старыми деревянными кубиками, некогда принадлежавшими моему отцу.

Вера могла передвинуть Джейми. Что она и сделала, после чего тот взвыл и не успокоился, пока ему не разрешили вернуться. С Фрэнсисом Вера ничего сделать не могла — только умолять его убрать чашку с подлокотника. Она даже подвинула ему маленький журнальный столик, убрав с него многочисленные безделушки. Фрэнсис положил на столик газету, сигареты и золотую зажигалку, дорогую на вид. К чаю он почти не притронулся.

— Уже остыл, — заявил Фрэнсис. — Лучше я налью себе свежий. — Он взял чашку, наполнил ее и снова поставил на подлокотник.

Почему в дезабилье по-настоящему красивая женщина иногда выглядит гораздо хуже, чем обыкновенная? Я не раз замечала эту особенность. Полагаю, они просто не считают нужным беспокоиться из-за таких мелочей. Мужчины убедили их, что они останутся красавицами даже в одежде из мешковины, и не исключено, что это правда, поскольку мешок вполне может оказаться им к лицу; однако в данном случае речь идет не о мешковине, а о старых халатах из потрепанной синей фланели, неряшливых, чем-то заляпанных платках, грязных шлепанцах, как у мусульманского отшельника, и облезлом лаке для ногтей. Иден сидела за столом, демонстрируя все это, не притрагиваясь к еде, с жирным от крема лицом и кусочками шкурки от вишни, застрявшими между передними зубами после вчерашнего ужина. Джейми, который уже начал избавляться от полной зависимости от Веры как единственного человека в его маленьком мире, подошел к Иден с игрушечной машинкой в руке. Она повернулась к нему с раздраженным и недовольным лицом; нет, конечно, она не оттолкнула его, но резко и нетерпеливо взмахнула рукой, словно отгоняла назойливую кошку или собаку.

Вера никогда не посмела бы сделать замечание Иден. Похоже, они уже были не так близки, но это правило исполнялось неукоснительно. Вид у Веры был несчастный.

— Иди к мамочке, дорогой, — позвала она и протянула сыну руки.

Потом случилось нечто невероятное. Посчитав, что чай в чашке исполнил свое предназначение, Фрэнсис вылил его, подошел к Иден, поднял ее со стула и крепко обнял.

— Держись, старушка.

Она уткнулась лицом ему в плечо. Они стояли, обнявшись и слегка покачиваясь. Я осталась за столом одна; по одну сторону от меня Вера обнимала Джейми, а по другую Фрэнсис обнимал Иден, и поначалу мне было просто скучно, а потом — как в прежние времена — я почувствовала себя лишней.

Послышался ровный, бесстрастный голос Веры:

— Через десять минут придет парикмахер.

Негромко вскрикнув, Иден высвободилась из объятий Фрэнсиса.

— Мне нужно с тобой поговорить!

— Неужели, милая? Думаю, это можно устроить. Мое время в твоем распоряжении. Отдаю тебе весь день.

Я догадалась, что Иден собирается спросить его о том же, о чем и меня. И почему-то не сомневалась, что Фрэнсис знает ответ. Он относился к той категории людей, которые разбираются в подобных вещах.