Бытует мнение, что запоминать мы начинаем только после того, как научились говорить. Люди мыслят словами, и поэтому память тоже оперирует словами — следовательно, мы не помним ничего из первых двух или трех лет жизни, когда еще полностью не овладели речью. С другой стороны, существует гипотеза, что память формируется еще в утробе матери. Джейми говорил мне, что не помнит ничего, что происходило с ним до шестилетнего возраста (за исключением фантазий), и причина, по его мнению, заключается в том, что он был очень несчастен. Психика, защищая саму себя от страданий, блокирует воспоминания. Я же очень хорошо помню его детские годы, по крайней мере отдельные эпизоды. Что еще нужно маленькому ребенку, младенцу, кроме неустанной и преданной материнской любви, которой Вера окружила Джейми?
Может быть, знание о том, что случилось и как его использовали, словно пешку в игре, заставляет Джейми считать раннее детство несчастным? Думаю, именно это и произошло, потому что я не могла ничего перепутать — настолько глубокое впечатление произвела на меня перемена, произошедшая с Верой тем летом. На мою память не повлияла травма, а предвзятость или страх не исказили увиденное или услышанное. Разумеется, сама я тогда не испытывала сильных чувств — если не считать размышлений о материнстве и попыток представить, какой матерью буду я сама, когда придет время.
Джейми крестили в августе. Я собиралась к Вере на две недели, а отец должен был присоединиться ко мне на один день и одну ночь, чтобы присутствовать на крестинах. Хорошо, что мы приехали, поскольку больше никого из родственников не было — ни Иден, ни Фрэнсиса, ни Хелен. У меня в голове уже сформировалось представление о том, как Вера будет вести себя с ребенком. Все будет подчинено строгим правилам. Железный распорядок плюс фанатичное соблюдение правил гигиены — меня не удивила бы глажка простыней, а также выстиранных пеленок. Конечно, малыш не мог сбежать, когда нужно укладываться в постель, и его не приходилось искать в доме или на улице, но в его маленькие ушки можно было вложить правило, что шесть часов — это критическая точка, время, после которого любой благовоспитанный младенец должен находиться в кроватке.
Все оказалось совсем не так. Джейми был красивым ребенком — прямо-таки белокурый ангел. Вера писала, что у него глубокие темно-синие глаза, и это была единственная черточка, не соответствовавшая ее восторженному описанию. Его глаза, ясные, большие и внимательные, выглядели необычно и походили на переменчивый агат, словно их первоначальная синева вымывалась водой янтарного цвета. Лицо, щеки, ладони, ступни, запястья, лодыжки — все было округлым и шелковистым. Джейми исполнилось три месяца, и он уже начинал улыбаться, причем все его улыбки предназначались Вере.
На этот раз она не встречала нас у калитки, окидывая взглядом улицу и собираясь пожаловаться, что мы опоздали, что она уже отчаялась ждать и думала, что мы уже не приедем. Вера открыла дверь, держа на руках Джейми, а когда мы вошли вслед за ней в гостиную, положила ребенка прямо на пол, на одеяло, позволив ему переворачиваться, дрыгать ручками и ножками. Не стану говорить, что я не узнала бы Веру, встретив на улице. Конечно, лицо осталось прежним, и быстрые жесты — тоже, но это была скорее Вера со старых фотографий — хорошенькая, стройная, светловолосая девушка, а не суровая мегера с поджатыми губами и морщинистыми веками. Ее преобразила безмятежность, льнувшая к ней, как самое красивое платье, розовый цвет которого отражается на щеках, а осознание, что это платье тебе к лицу, заставляет сиять глаза.
— Ты очень хорошо выглядишь, — сказал мой отец, не в силах оторвать от нее взгляда; он смотрел на Веру с таким восхищением, что я, невольно возмутившись, подумала, что он никогда так не смотрел на мою мать, а также о том, как благодарна была бы она ему даже за толику подобного внимания и восхищения.
— Мне много лет не было так хорошо, — ответила Вера. — Но речь не обо мне. Как тебе Джейми? Правда, красавец? Разве он не восхитителен? Подумать только, я хотела девочку! Я не променяю его на самую красивую и благовоспитанную девочку в мире. Нет, я не говорю, что Джейми невоспитанный — он само совершенство, с ним никаких хлопот, правда, мой ангел, мой ягненочек?
Не могу согласиться, что с ним не было хлопот. Мне он казался сущим наказанием, источником бесконечных забот, большая часть которых усугублялась самой Верой и ее желанием постоянно держать его на руках: она по часу кормила его и укачивала, пока Джейми не засыпал у нее на руках или на плече. Она забросила шитье и вышивание, перестала распарывать старую одежду и расчесывать шерсть, не вспоминала без конца об Иден и не хвасталась ее успехами; обвинительные речи в адрес отсутствующего Фрэнсиса также смолкли. Нам даже пришлось спрашивать о них.
— О, Фрэнсис не приедет домой. Он так ревнует к Джейми, хотя и не признается в этом. А что касается крестин, то он говорит, что не верит в Бога с семилетнего возраста. Тогда я спросила его, во что он верит, и Фрэнсис ответил: «В себя». Очаровательно, правда?
— Жаль, что Иден не сможет присутствовать, — сказал отец.
— Ты же не думаешь, что ради крестин она проделает весь этот путь из самого Гурока,[45] правда?
— Гурока? — удивился отец. — Я думал, она в Северной Ирландии.
Очевидно, еще один секрет, еще одна тайна… Вера отвела взгляд, и на ее щеках появился румянец. Она не расстроилась и не разозлилась, хотя ее поймали на лжи или, по меньшей мере, на увиливании.
— Какая разница, где она? «На территории Англии», как официально сообщают. Нам все равно не положено знать, правда?
Она прибегла к помощи популярной фразы, которая была у всех на устах, от владельцев магазинов, получавших заказы на недоступные товары, до матерей, которых критиковали за невкусную еду: «Разве вы не знаете, что идет война?»
Джейми никогда не плакал. Ему просто не давали. Младенцы, которых носят на руках и обнимают по первому требованию, не плачут. Вера нарядила его в рубашку из белой полупрозрачной ткани, украшенную вышивкой; ее сшила моя двоюродная бабка Присцилла Нотон, и в ней крестили саму Веру, Иден, моего отца и, вне всякого сомнения, Фрэнсиса. День выдался теплый и душный, без ветра, с затянутым облаками небом. Впервые за все время, что я сюда приезжала, сад был заброшен, и на клумбах росли сорняки: кипрей, гигантский борщевик и шестифутовый коровяк, серые листья и желтые цветы которого были до дыр изъедены гусеницами. Мы пошли в церковь — Джейми на руках у Веры, а не в высокой, блестящей, черной коляске, в которой когда-то возили Фрэнсиса. Получилась небольшая процессия — к нам присоединился Чед, — которая шла по главной улице деревни, а потом свернула к церкви Святой Марии. Коровы и овцы, наводнявшие луга, когда я впервые приехала в Синдон, почти исчезли, а поля были распаханы под пшеницу и сахарную свеклу, чтобы удовлетворить потребности военного времени. Длинная, роскошная рубашка Джейми наполовину скрывала потертое, выцветшее платье из маклсфилдского шелка, которое надела Вера. Сама Вера махала рукой людям в палисадниках, мимо которых мы проходили, — такого я и представить себе не могла.
Мой отец стал крестным отцом Джейми. Других претендентов все равно не было. Меня очень привлекала роль крестной матери, но мне никто не предложил, а спросить я стеснялась. В любом случае это не родственные отношения, а бессмысленная функция — крестными, как правило, выбирают тех, кто способен преподносить щедрые подарки на день рождения и на Рождество. Будучи крестным Джейми, мой отец не имел никаких прав на опеку над ним, когда пришло время, и не стал его приемным отцом. И, как мне кажется, даже не вспомнил, что в четырнадцать лет Джейми — он в это время учился в пансионе и проводил каникулы с графиней — положено привести к епископу на обряд конфирмации. Джейми захныкал, когда мой отец взял его на руки, а потом еще раз, когда мокрые пальцы мистера Моррелла прикоснулись к его лбу.
Когда мы вышли из церкви, я подумала, что Чед пойдет домой, но ошиблась. Он вернулся вместе с нами в «Лорел Коттедж», — нервный и озабоченный, словно ждал какого-то события или чьего-то прихода. Мой отец поговорил с ним об Иден; он не решился спросить о дате официального обручения, но этот невысказанный вопрос незримо присутствовал почти во всех его фразах, обращенных к Чеду. Нет, он не был похож на подозрительного брата, выведывающего намерения поклонника. Я вовсе не это имела в виду. В его словах чувствовались сердечность и воодушевление, словно он считал, что именно об этом больше всего хотел поговорить Чед. Я видела, что отец оценил приятеля Иден как будущего зятя и нашел его вполне подходящим. Наконец Чед не выдержал:
— Джон, мне кажется, вам следует знать, что у нашего с Иден брака нет никаких перспектив. Я не хочу, чтобы у вас сложились неправильные представления. Видимо, они уже сложились, и тут, наверное, есть и моя вина. Разумеется, я чрезвычайно польщен, но это невозможно.
Вера положила спящего Джейми на диван в гнездо из одеял и расшитых подушек и отвела взгляд. Потом соединила ладони и с силой прижала друг к другу. Я впервые видела этот жест со времени нашего приезда. У отца был смущенный и расстроенный вид. Он заметно побледнел, но попытался обратить все в шутку.