6

Приходским священником в Грейт-Синдон был Ричард Моррелл. Я назвала его викарием, за что получила суровый выговор от Веры и рекомендацию не говорить глупости, однако в своем невежестве считала всех священников англиканской церкви викариями, предполагая, что это обобщенное понятие, например как «мясник». Вера ходила в церковь почти каждое воскресенье, обычно к вечерне. По какой-то причине, так и оставшейся для меня загадкой, отец не захотел, чтобы я проходила обряд конфирмации. Думаю, он либо вообще утратил веру, либо перестал доверять официальной религии. В то время я жалела, что пропускаю такую важную часть в своем образовании. На пианино в гостиной «Лорел Коттедж» стояла фотография в рамке, вызывавшая мое восхищение, — Иден в белом конфирмационном платье, с волосами, скрытыми под вуалью. Лишенная возможности, и даже надежды, вступить в этот круг избранных, я иногда ходила в церковь вместе с Верой, особенно в те дни, когда к ней присоединялась Иден. Прогулка по деревенской улице с двумя тетками, каждая из которых держала в руках молитвенник — я не могла понять зачем, потому что перед всеми сиденьями церковной скамьи лежали свои экземпляры, — помогала мне почувствовать «принадлежность», к которой я так стремилась. После службы мы все пожимали руку мистеру Морреллу, крупному, грузному мужчине неопрятного вида, о котором говорили, что он держит просвиры в кармане своего стихаря, не заворачивая в бумагу. Священник приходился двоюродным братом важному человеку, который был ректором Баллиола.[29] Я назвала его директором Баллиола, поскольку думала, что ослышалась, и если он руководит колледжем, то его должность именуется «директор», — ошибка, за которую я опять получила выговор от Веры.

У Морреллов была служанка по имени Элси. В те времена люди еще держали прислугу, жившую в доме, хотя совсем скоро все ушли работать на фабрики по выпуску амуниции или завербовались в Женскую земледельческую армию.[30] Жилище приходского священника в Грейт-Синдон представляло собой громадный дом с восемью спальнями, очень старомодный. Элси, шестнадцатилетняя дочь сельскохозяйственного рабочего, жившего в деревне в трех милях от нас, выполняла всю домашнюю работу — миссис Моррелл лишь вытирала пыль, гладила белье и, разумеется, готовила. Я знала Элси в лицо. Мы с Энн, возвращаясь из школы, иногда встречали ее, когда после обеда она шла навестить мать, но ни разу не разговаривали с ней. Противные маленькие снобы. Конечно, мы не претендовали на принадлежность к аристократии, как миссис Делисс из монастыря, но считали себя на несколько голов выше деревенских жителей. Более того, Элси не только происходила из семьи поденных рабочих, но и сама работала прислугой. Вера считала, что девушка должна называть меня «мисс», а ее саму — «мадам». Это была коренастая, румяная девушка, с розовой кожей, которая всегда выглядела обветренной, и яркими золотисто-рыжими волосами — я не сомневалась, что цвет естественный. Миссис Моррелл иногда заглядывала в «Лорел Коттедж» и в разговорах с Верой жаловалась на Элси, называя ее ленивой и неряшливой. Думаю, они с удовольствием обсуждали, как они сами выражались, «проблему слуг».

— Вам так повезло, что не приходится с ними мириться, — говорила миссис Моррелл. — Чего бы я только не отдала за дом такого размера, как ваш. — На самом деле она лукавила. Втайне миссис Моррелл — бывшей учительнице без педагогического образования в частной школе в Ипсвиче, как рассказала мне Энн, — очень нравилось жить в георгианском доме, превосходящем по размерам монастырь Грейт-Синдон.

Один или два раза я приходила в дом священника вместе с Верой и видела Элси — с метлой в руках или стоящей на четвереньках и отскребающей каменный пол. Вера всегда заговаривала с ней, так что бедной девушке приходилось вставать и напускать на себя почтительный вид.

— Надеюсь, с матерью и отцом все в порядке, Элси.

— Да, спасибо, мадам.

Насколько мне известно, Вера в глаза не видела родителей Элси. И конечно, никто из нас не знал ее фамилии, пока она не всплыла во время следствия.

Однажды после обеда Элси пропала. Когда девушка не вернулась вечером и не появилась утром, миссис Моррелл послала к ее родителям, чтобы выяснить, что случилось. Под словом «послала» я имею в виду, что она попросила мальчика, который приходил раз в неделю стричь траву и убирать листья, съездить туда на велосипеде. Дома Элси тоже не было, а к концу того же дня фермер нашел ее тело в колодце.

Насколько я знаю, настоящих колодцев, из которых люди набирают воду, больше не существует, но в те времена они еще попадались. В большинстве коттеджей и жилых домов на фермах не имели ни водопровода, ни электричества. Природного газа в Грейт-Синдон никогда не было — его нет и по сей день. Тот колодец питался от источника ключевой воды, и в нем плавали водоросли, выглядевшие чистыми и похожие на пряди зеленых волос. Какое-то время спустя, когда колодец осушили и почистили, мы с Энн приходили взглянуть на него. Не больше трех футов в диаметре, но по слухам очень глубокий — вне всякого сомнения, слухи сильно преувеличивали его реальную глубину, — с бортиком по краю, сложенным из маленьких старых кирпичей. Каждый раз, возвращаясь домой этой дорогой, Элси проходила мимо фермы с колодцем, а в ноябре, когда опадали листья зеленой изгороди, его было видно с дороги. Именно Энн первой рассказала мне, что случилось.

— Просто ужас — Элси из дома приходского священника покончила с собой. Она утопилась. Мне мама сказала. Предупредила, чтобы я не болтала, но к тебе это не относится. Я имею в виду, она знает, что я тебе расскажу.

Я была шокирована и испытывала какой-то благоговейный ужас. Мы ждали школьный автобус. Утро выдалось холодным; дул ветер, и в воздухе кружились опавшие листья. Мне еще не приходилось бывать в таком месте, где листопад был настолько заметен — центр деревни утопал в зелени огромных каштанов, платанов, сикомор и буков. Все они дружно сбрасывали листву, и им помогал сильный ветер — с тех пор опадающие с деревьев осенние листья напоминают мне об Элси и ее смерти в воде.

Я спросила Энн почему. Почему она это сделала? Шестнадцатилетние не ровня двенадцатилетним, однако они все же не взрослые, как скажем, двадцатишестилетние, которые казались нам стариками. Неужели в шестнадцать лет кто-то хочет умереть?

— Мама сказала, что догадывается. Я слышала, как она говорила папе, что, наверное, знает причину, но, когда я спросила, она мне не ответила.

— Знаешь, мне ничего не приходит в голову. А тебе?

— Разве что ей очень не нравилось работать у старой миссис Моррелл, — сказала Энн. — Но в таком случае мне не понятно, почему она не уволилась и не поступила на фабрику.

О смерти Элси в «Лорел Коттедж» ничего не говорили. Ни слова. Даже с условием ни с кем не обсуждать эту тему, как поступила мать Энн. Скрытность была важной составляющей семейной культуры Лонгли, даже когда для этого не существовало реальных причин. Информацию не передавали, новостей не сообщали. Считалось, что ты или уже знаешь, или не желаешь знать. Мне часто казалось, что Вера и Иден заводят секреты просто ради самих секретов, чтобы получать удовольствие от приглушенного голоса, взгляда украдкой и перешептывания с прикрытым ладонью ртом. Наверное, после смерти Элси в доме шептались больше, чем обычно, и чаще закрывали дверь у меня перед носом со словами: «Минутку, Фейт». Совершенно очевидно, что не знать они не могли — либо им рассказала миссис Моррелл, либо они прочли о происшествии в местной газете. Кроме того, вся деревня была взбудоражена. Смерть Элси стала самой обсуждаемой новостью, вытеснив случайную бомбу — последнюю из сброшенных подбитым «Дорнье»,[31] — которая упала в поле около Бьюреса и убила корову. Вера с Иден знали; также им были известны результаты следствия, выявившего причину самоубийства Элси. И снова мне об этом рассказала Энн — правда, она так и не выяснила, верной ли оказалась догадка ее матери. Зимой мы очень много обсуждали Элси, путаясь в бесконечных «почему» и «зачем», пытаясь понять душевное состояние девушки.

Тем временем немецкая авиация разрушала Лондон. И не только Лондон — Ковентри, Бристоль, Бирмингем. В Сити бушевали сильнейшие пожары, а от ночных налетов почти не было защиты. Страх вторжения, очевидно, все еще не ослабевал. О романах Джейн Остин говорят, что в них дается удивительно точная картина общественной жизни того времени, но в то же время писательница предпочла полностью проигнорировать войну, которую Британия вела на протяжении почти всей ее жизни, ни разу не упомянув о Трафальгарском сражении или битве при Ватерлоо. Мы с Энн могли это понять. Война нас не коснулась. Мы ею не интересовались, и она никак не влияла на нашу жизнь, далекая и неслышная. При желании о войне можно было ничего не знать, если не заходить в комнату с радиоприемником. Торпедирование итальянских судов британской авиацией в заливе Таранто, ситуация в Восточной Африке, немецкое вторжение в Румынию — все это бледнело перед притягательностью истории о помолвке и печальном конце Элси.

Сегодня это может показаться странным, но тогда, в двенадцатилетнем возрасте, я не знала ни одной незамужней женщины с ребенком. Брак считался необходимым условием для появления малыша. Мы с Энн хоть и были озадачены чувствами, которые присутствовали в этой истории, но прекрасно понимали, какой это позор в Англии 1940 года, когда одинокая девушка рожает ребенка.

— Она не могла иметь ребенка, правда? — сказала Энн. — Ты же понимаешь.