Мэри Хиггз в рамках социального эксперимента переодевалась в бродяжку. Она ужаснулась, столкнувшись с постоянными словесными оскорблениями мужчин, которым было достаточно ее рваного платья, чтобы сделать выводы. «Прежде я никогда не думала, что приличное женское платье – даже простое платье уважаемой женщины из рабочего класса – может служить защитой, – писала Хиггз. – Не почувствовав на себе наглого, откровенного мужского взгляда, невозможно понять, каково это – быть на дне общества». В общежитии однодневного пребывания Хиггз обнаружила, что у похотливого надсмотрщика имелся ключ от женской спальни. Когда она пожаловалась, ей сказали, что в другом работном доме «надсмотрщица передала бродяжек на попечение сотрудника мужского пола», и тот «делал с ними все, что вздумается». Когда Хиггз ночевала на улице, к ней подошел мужчина и обратился к ней «по-свойски и в весьма неприятной манере». «Он спросил, где мой муж, затем обвинил меня в том, что я веду безнравственную жизнь» и, наконец, предложил провести с ним ночь в обмен на остатки его завтрака. Пять дней Хиггз терпела подобное обращение со стороны всех встреченных ею мужчин и пришла к выводу, что «женщине ни в коем случае не ст
Во время своих «полевых исследований» в общежитиях однодневного пребывания Дж. Х. Столлард слышала множество историй, схожих с тем, что рассказывает Мэри Хиггз. В частности, Столлард повествует о «кривой Сэл» – «женщине с седыми волосами» и перекошенным после инсульта лицом. Однажды Сэл вернулась с синяком под глазом. Столлард спросила, как это случилось, и Сэл ответила, что ее ударил мужчина, так как она «не позволила ему сотворить [с ней] то, что он хотел». По словам женщины, на улице Нью-Кат в Ламбете к ней подошел «прилично одетый» мужчина и пообещал купить ей улиток на пенни и пирог за два пенни:
Сэл обратилась за помощью к полицейскому, но он лишь рассмеялся ей в лицо и сказал, что «тот парень, видимо, был совсем в отчаянии, раз клюнул на такую [как я]». Подобным же образом отреагировал и второй полисмен, «который… вовсе отказался слушать и вытолкнул [меня] с тротуара на середину улицы». История Сэл тронула Столлард, и та расспросила бродяжку, как ей удавалось выжить на улицах. Сэл, кажется, сама до конца не понимала:
Бродяжки могли заработать на кров и пропитание не только торгуя своим телом: проституция не являлась необходимым условием выживания на улице. Женщины постарше, менее привлекательные по сравнению со своими юными товарками, даже если и прибегали к проституции, то зачастую не вступали с клиентами в полноценный сексуальный контакт: мужчины довольствовались ручной стимуляцией или возможностью залезть женщине под юбку. Тревоги социальных реформаторов по поводу положения бедных бездомных женщин во многом касались совсем юных девушек, вынужденных заниматься проституцией, в то время как женщины старшего возраста оказывались в иных обстоятельствах. Для них существовали и другие возможности заработка. Если работу найти не удавалось, женщины попрошайничали, иногда даже среди своих, таких же попрошаек, и выклянчивали пару пенни на чай и кусок хлеба, чтобы дожить до завтрашнего дня. Социологи поражались тому, как часто люди «самого низшего класса» проявляли милосердие: старым, немощным бродяжкам часто помогали «бойкие и удачливые нищие» – они «чувствовали за собой обязанность делиться с теми, кто стоял еще ниже на профессиональной лестнице»[72]. Джордж Симс писал: «Нигде так не распространены “общие котлы”, дружеские наводки и услуги, как среди нуждающихся, чей заработок нестабилен… уличный разносчик или портовый рабочий без раздумий бросит шестипенсовик в шляпу, протянутую бедняком, которого он видит впервые в жизни». Среди бездомных, облюбовавших одну и ту же ночлежку, такая взаимопомощь была в порядке вещей. Симс отмечал: если в ночлежку приходил человек, «у которого не было четырех пенсов на койку» и «его отчаянное положение не оставляло сомнений, постояльцы мигом пускали шляпу по кругу и набирали монет ему на ночлег». Делились и едой: «увидев, что у соседа ничего нет, человек протягивал ему свой чайник и говорил: “Держи, друг”; сосед подливал в чайник кипятка и пил вторую заварку»[73]. Хотя выпить чаю и найти ночлег за счет товарищей удавалось не каждый день, традиция взаимопомощи становилась большим подспорьем для бездомных.
Опыт бродяжничества Полли едва ли отличался от пережитого другими женщинами, очутившимися на улице. Поначалу жизнь на улице вызывала шок и уныние, но постепенно люди свыкались со своим положением. Неудивительно, что к моменту ареста на Трафальгарской площади в 1887 году, после полугода бродяжничества, из почтенной и благонравной жилички Домов Пибоди Полли превратилась в неуправляемую, сквернословившую оторву.
После слушания в магистратском суде 25 октября Полли «освободили под честное слово», но под угрозой ареста обязали ее отправиться в работный дом[74]. На этот раз она послушалась и поступила в ближайший работный дом на Энделл-стрит в районе Ковент-Гарден. Оттуда Полли перевели в работный дом Стрэнд-Юнион в Эдмонтоне, где она оставалась до декабря, а после, не в силах сносить условия проживания, ушла по собственному желанию.
Естественно, стоило ей покинуть казенные стены и вернуться на улицы, как она тут же вспомнила обо всех тяготах, с которыми приходится сталкиваться бродягам в середине зимы. Девятнадцатого декабря она снова появилась на пороге работного дома Ламбет-Юнион, но у администрации почему-то возникли сомнения по поводу ее принадлежности к приходу. В работном доме она провела Рождество – единственный день в году, когда подопечных кормили полноценным ужином, включавшим ростбиф и сливовый пудинг. Но уже на следующий день ее отправили восвояси. Полли растерялась, не зная, какой именно район Лондона ей теперь ст
Пока Полли находилась на попечении работного дома Холборн-Юнион, приходские власти начали расследование с целью определить, принадлежит ли она к юрисдикции их округа или ее пребывание в работном доме должен оплачивать другой приход или приходской союз[76]. Тринадцатого февраля 1888 года Полли поправилась. Ее тут же вызвали на собеседование и постановили, что она должна вернуться в Ламбет – приходской союз, откуда ее совсем недавно выпроводили[77]. Как посылку, ее переправляли из прихода в приход и 16 апреля послали в работный дом на Ренфрю-роуд. Вскоре после поступления в заведение на Ренфрю-роуд Полли предстала перед миссис Филдер – той самой, что полтора года назад выпустила ее для трудоустройства. Можете себе представить, сколько вздохов и хмурых взглядов пришлось выдержать на себе Полли. В Ламбетском приходе ей оказались не рады и предложили трудоустроить ее служанкой – видимо, надеясь, что на этот раз дело закончится благополучно.
Миссис Сара Каудри, проживавшая в доме № 16 по Роузхилл-роуд в Уондсворте – районе Южного Лондона, – сообщила попечителям Ламбетского прихода, что они с мужем хотели бы взять в служанки женщину из работного дома. Строгие баптисты Каудри следовали принципам христианского долга и стремились не просто помогать людям, которым не повезло в жизни, а служить образцом морали в своем доме и сообществе. Сэмюэль Каудри работал главным секретарем Службы столичной полиции и, несомненно, был хорошо осведомлен обо всех социальных недугах Лондона. Вероятно, под впечатлением от увиденного он и его жена стали убежденными трезвенниками.
Утром 12 мая Полли Николс прибыла в добротный, благоустроенный дом Каудри. При себе у нее был только узелок с одеждой. Кроме хозяев – шестидесятилетних супругов – и их незамужней племянницы двадцати с небольшим лет, в доме никто не проживал, и Полли едва ли сильно нагружали работой, хотя она и была единственной служанкой. В ее обязанности входили уборка комнат и приготовление еды. Полли выделили отдельную комнату на чердаке и кровать, что наверняка казалось ей роскошью после нескольких месяцев бродяжничества и лишений в работном доме. У Полли не было одежды, которая соответствовала бы ее новому статусу горничной, и миссис Каудри обязана была обеспечить ее по крайней мере одним, а то и двумя комплектами одежды. Полли также полагались приличная шляпка и пара туфель, ночная рубашка, несколько чепцов и передников, шаль, пара перчаток, нижнее белье и всевозможные предметы первой необходимости: расчески и щетки для волос, шпильки и другие мелочи. Ни одна хозяйка из семьи среднего класса не могла допустить, чтобы ее служанка появлялась перед гостями в растрепанном виде.
В первую неделю пребывания в Инглсайде – так Каудри называли свой дом – Сара Каудри предложила Полли написать родным и сообщить им о своем местонахождении. Хозяйка принесла бумагу и перо, и Полли, вероятно впервые за два года, набралась мужества и написала отцу.
Нам неизвестно, что происходило в доме Каудри в последующие два месяца. В погожие летние дни жизнь, должно быть, казалась Полли раем по сравнению с тем, что она повидала на улицах и в общежитиях работных домов. Она могла гулять в тихом садике у хозяйского дома, носила чистую одежду и избавилась от паразитов в волосах. Ела три раза в день, на ужин получала мясо, фрукты, пудинги и прочие продукты, которых, вероятно, не видела с тех пор, как ушла из дома. У нее была отдельная кровать и хозяева, искренне желавшие помочь. Она не опасалась пьяных драк среди ночи и домогательств надсмотрщиков в работном доме. Но, кроме этого, ее наверняка регулярно водили в церковь, заставляли молиться и читать Библию, стыдиться себя и своей прежней жизни. В доме Каудри Полли могла поговорить лишь с хозяевами и их племянницей мисс Мэнчер, которая вряд ли секретничала и смеялась с Полли на досуге. Других служанок в доме не было, а следовательно, не было и собеседниц. Дни и ночи казались ей мучительно, невыносимо долгими и пустыми. У нее появилось слишком много свободного времени на раздумья о прошлой жизни. Не следует также забывать: к тому моменту Полли, возможно, пристрастилась к алкоголю настолько, что не представляла своей жизни без бутылки.
Двенадцатого июля в работный дом на Ренфрю-роуд пришла почтовая карточка от Сары Каудри, в которой сообщалось, что Полли Николс сбежала от хозяев, прихватив одежду и вещи общей стоимостью три фунта десять шиллингов. Вероятно, Полли взяла с собой одежду, которую ей купила миссис Каудри, – платья, шляпку, туфли, фартуки и остальное – и скрылась в неизвестном направлении.
Вряд ли у нее был план, когда она, крадучись, выходила из Инглсайда с черного хода. Бродячая жизнь приучила Полли думать лишь о насущной необходимости. Ясно одно: возвращаться в работный дом она не намеревалась. Поскольку она взяла с собой много хороших вещей, сначала она, скорее всего, пошла в ломбард или к старьевщику и обратила подарки миссис Каудри в живые деньги. Едва ли ей удалось продать вещи по реальной цене, но она должна была выручить за них достаточно, чтобы хватило на еду и ночлег в течение пары недель. Затем она, видимо, отправилась в паб.