"Краков, Коменданту крепости, генералу Котеншвейн".

"Прошу вас, немедленно по приезде в Краков русского профессора Осипова, арестовать его и его спутников, а затем в скорейшем времени препроводить их в Вену вместе с их вещами".

"Барон Кнурбергер".

Генерал Котоншвейн, комендант Кракова, грубый и недалёкий солдат, прочитав эту телеграмму утром следующего дня, только что хотел отдать приказ, как вошедший с докладом дежурный офицер отрапортовал ему о поимке шпиона, снимавшего план укреплений и называющего себя русским профессором Осиповым, из Петербурга.

— Осипов?! — обрадовался комендант. — Его-то нам и нужно. Немедленно опечатать все его вещи, арестовать его спутников и вместе с ним отправить, как можно скорее, под надежным конвоем, в Вену!

— Слушаюсь, генерал.

Офицер вышел и, взяв несколько жандармов, отравился в гостиницу, где остановились наши герои. Утомленный путешествием, Гонтран спал еще крепким сном юности, как жандармы разбудили его и объявили, что он арестован. Напрасно молодой дипломат показывал свой вид, уверяя, что приказ об его аресте — ошибка, напрасно грозил возмездием за оскорбление представителя Франции, — офицер твёрдо заявил ему, что он должен исполнить волю начальства…

Через час Михаил Васильевич, Гонтран и их верный слуга, Василий, уже неслись по направлению к Вене, находясь в запертом вагоне, в обществе пятерых австрийских жандармов.

Незадолго до приезда арестованных в столицу Австро-Венгрии, барон Кнурбергер сидел в своём кабинете и оживлённо разговаривал с господином довольно странной наружности.

То был человек высокого роста, одетый в длиннополый чёрный редингот, наглухо застегнутый спереди. Огромные сапоги на толстых подошвах неуклюже сидели на его тощих ногах. Все изрытое оспою лицо, волосы, несмотря на все усилия, торчавшие вихрами, и длинная козлиная борода делали наружность этого господина не особенно представительной. Но проницательные, живые глаза, глубоко сидевшие в глазницах и зорко выглядывавшие из-под нависших густых бровей, показывали в нём человека с недюжинным умом и железной волею.

Это был Теодор Шарп, доктор астрономии и профессор Венского университета.

Его суровая, аскетическая фигура представляла резкий контраст с поношенной, нахальной наружностью начальника полиции. Ровным, сухим тоном он давал свои объяснения, не обращая никакого внимания на льстивые любезности, расточаемые ему бароном.

Только когда вошедший агент заявил, что арестованные прибыли, и барон пригласил своего собеседника принять участие в обыске их вещей, Теодор Шарп изменил своему бесстрастию: его губы судорожно сжались, лоб нахмурился, обнаруживая усиленную работу мысли, и глаза засверкали загадочным огнем. Лихорадочно вскочив, он последовал за начальником полиции, стуча своими тяжёлыми сапогами.