— Какую еще Прасковью? — удивленно уставился на него староста.

— Как какую, ту самую, что ваш старый барин в дворовые к себе взял.

— Эва чего вспомнил, это когда было-то!

— В аккурат, как Крымская война началась.

— Это вы к чему, батюшка? — напрягся исправник. — Я вас об этом человеке спрашиваю, а не о какой-то там Прасковье!

— Погодите, ваше благородие, сейчас все по порядку обскажу. Старый барин в ту пору еще жив был и хоть и летами немолодешенек, а грех Адамов-то куда как любил.

— И что?

— Как что, Прасковья-то хоть и сирота была, а девка видная. Вот он на нее глаз-то и положил, а потому велел Кузькиному отцу, тогда еще он старостой был, отправить ее, значит, в барский дом для услужения.

— Отче, — нахмурился исправник, — вы для чего нам сейчас это все рассказываете?

— Ну, как же, у Прасковьи-то вскорости младенчик родился, я сам его и крестил, в честь Дмитрия Солунского. По годам совсем как ваш найденный выходит, да и лицом схож.

Услышав про барина и о его возможном отцовстве, пациент невольно вздрогнул, что не укрылось от внимательно наблюдавших за ним членов комиссии.

— Вы что-то вспомнили?

— Нет, — неуверенно покачал он головой, — кроме имени — ничего.

— Ишь ты, — неожиданно воскликнул Кузьма, — а ведь он на барина старого смахивает!

— Почему на барина? — не понял поначалу полицейский, вызвав приступ смеха у Батовского.

— А вы, милостивый государь, полагали, что оный младенчик от непорочного зачатия на свет произвелся?

Слова Модеста Давыдовича, а главное — недоуменный вид полицейского вызвали всеобщий смех, который, однако, тут же пресек священник.

— А вы бы, господин доктор, не богохульствовали! — резко осадил его отец Питирим.

— Не буду, не буду, — замахал руками Модест Давыдович, гася смех.

— Ну, положим так, — задумался исправник, бросив неприязненный взгляд на врача, — а где они потом обретались?