В доме земского врача Модеста Давыдовича Батовского часто собирались гости. Семья его была гостеприимной и, что немаловажно, — передовой. То есть все ее члены придерживались прогрессивных взглядов и привечали у себя людей подобного склада. Такова была его жена Эрнестина Аркадьевна, красивая еще дама, лет… Впрочем, у дам ведь о возрасте не спрашивают, не так ли? Такова была и его дочь Софья, весьма изящная барышня восемнадцати лет от роду. Очевидно, таким же со временем станет и их младший сын — гимназист Маврик. Но пока тринадцатилетний мальчик озабочен не прогрессом, а куда более насущными в его возрасте заботами. У него каникулы, и он никак не может взять в толк, отчего ему надо забросить забавы с уличными приятелями и, переодевшись и причесавшись, сидеть с постным видом в гостиной, делая вид, что ему очень интересны умные разговоры о политике, прогрессе и тому подобных вещах. Впрочем, в последнее время частенько говорят о предстоящей войне, и вот такие бы разговоры он послушал, да только эти несносные взрослые, ведя подобные разговоры, неизменно выдворяют его из комнаты. Дескать, Мавруша еще очень мал. А он совсем не мал и горячо сочувствует славянам, томящимся под турецким игом, и потому готов хоть сию минуту выступить с оружием в руках и победить всех башибузуков разом! Но пока он сидит в гостиной, надеясь, что его не выставят раньше, чем несносная Сонька станет развлекать гостей. Она будет музицировать на фортепиано, а гости, которые вовсе никакие не гости, а потенциальные женихи, столпятся вокруг и, придав своим физиономиям выражение мечтательности, будут с придыханием говорить: «Ах, как это прекрасно, ах, какой шарман!»

Женихов было трое. Первого звали Никодим Петрович Иконников. Он был уже человеком зрелым, можно даже сказать, в возрасте. В прежние времена служил частным поверенным, имел обширную адвокатскую практику и не менее обширные связи. Теперь он занимался коммерцией, и весьма успешно. Поговаривали, что его компаньонами были очень многие богатые и влиятельные господа. Голову его, правда, украшала изрядная лысина, а фигуру — брюшко. Первое он скрывал, зачесывая особым образом волосы, а второе — корсетом. При этом человек он был светский и весьма любезный в обхождении. Маврик, правда, его недолюбливал, за неприятный взгляд и насмешливость, но его мнения на этот счет, конечно, никто спрашивать не собирался. Второй был офицером. Говорят, в прежние годы девицы всем видам женихов предпочитали военных, но те времена давно прошли. К тому же Софья Модестовна была барышней рассудительной и прогрессивной, и пленить ее видом гусарского ментика было несколько затруднительно. К тому же Владимир Васильевич Гаупт, так его звали, был не гусаром, а простым пехотинцем. Тем не менее штабс-капитан был молод, высок, хорош собой и успел закончить Академию Генштаба. Теперь он выслуживал ценз командира роты в расквартированном неподалеку полку и ко всему приходился Батовским дальним родственником. Серебряный аксельбант на груди офицера намекал, что карьера его на подъеме, и потому женихом он был все-таки завидным. К тому же он был сторонником всяческого прогресса, хотя и в армии, а потому дорогим гостем у Модеста Давыдовича и Эрнестины Аркадьевны. Маврику Гаупт, пожалуй, нравился. Была в нем какая-то внутренняя сила, сразу заметная мальчишке. К тому же он был весьма прост в общении и частенько рассказывал разные занимательные истории о войне, до которых мальчик был большим охотником.

Третьего и женихом-то было назвать трудно. Алексей Лиховцев был студентом Московского университета и однокурсником кузена Батовских — Николаши. Принят в доме он был только благодаря своему приятелю и в качестве жениха родителями Сонечки не рассматривался совершенно. Помилуйте, прогресс прогрессом, а жить на что-то надо. С Мавриком они были почти друзьями, а Софи отвечала на его робкие ухаживания с изрядной холодностью, вводившей бедного студента в черную меланхолию. Иногда, впрочем, она меняла гнев на милость и разговаривала с ним почти ласково. Алексей и Николаша были ее признанными пажами. Они сопровождали ее на прогулках, собирали ей полевые цветы, пели хором, когда она им аккомпанировала на фортепиано. Для кузена, знающего Софию с детства, это было чем-то вроде игры, а вот для Лиховцева постепенно становилось смыслом жизни. Нельзя сказать, чтобы Модесту Давыдовичу и особенно Эрнестине Аркадьевне это слишком уж нравилось, но приличия соблюдались неукоснительно, а Сонечка была, как я уже говорил, барышней весьма не глупой, и они не ожидали от нее решительно никаких безрассудств.

Ужин в тот день удался на славу. Вообще, Модест Давыдович, будучи доктором, предпочитал сам и рекомендовал всем своим пациентам самую простую пищу. Щи, кашу, отварную телятину и пироги с разнообразной начинкой. Но все дело в том, что кухарка Батовских — Акулина — умела готовить все это совершенно бесподобно. Правда, племянница кухарки Дуняша, служившая с недавних пор у них горничной, несколько раз проявила непростительную неловкость, но, слава богу, все обошлось. Гости воздали должное угощению и наперебой хвалили хозяйку. Та воспринимала это как должное и милостиво улыбалась в ответ. Глава семейства также чувствовал себя великолепно, и для полного счастья ему не хватало совсем чуть-чуть.

— Сонечка-душечка, — с улыбкой обратился он к дочери, — а не сыграешь ли ты нам что-нибудь?

— Прекрасная мысль, — поддержал его Иконников, — просим, просим!

Обычно Софи с удовольствием откликалась на подобные предложения. Музыку она искренне любила и играла довольно хорошо. К тому же какой барышне не хочется блеснуть талантом в присутствии стольких кавалеров, но тем более неожиданным для присутствующих был ее ответ:

— Прости, папа, мне что-то не хочется.

— Что с тобой, — удивился Модест Давыдович, — ты нездорова?

— Нет, все хорошо.

Разумеется, этот лаконичный ответ не мог успокоить родителей.

— В чем дело, Софи? — встревожилась Эрнестина Аркадьевна. — Ты и ела совсем без аппетита. Неужели тебе не понравилось?

— Простите, господа, — поднялась с места девушка, — просто я не могу…

— Что-то случилось? — тихо спросил Алексей, с видом крайнего беспокойства, и даже легкомысленный Николаша вопросительно уставился на кузину.

— Да случилось, — не выдержала она. — Мы едим, пьем, развлекаемся, а совсем рядом творятся совершеннейшие дикости. Кровожадные османы терзают балканских славян, а нам нет до этого никакого дела. Башибузуки не щадят ни женщин, ни детей, а вы предлагаете мне музицировать.

Услышав это, гости застыли как громом пораженные. Софья Модестовна не повышала голос, не сбивалась в мелодекламацию, свойственную некоторым экзальтированным девицам. Напротив, она говорила тихо и спокойно, но от этого ее речь была только более убедительной. Первым из ступора вышел хозяин дома.