Чудесно, просто замечательно!

Стоило взбираться на этот гребаный холм целый день, чтобы к вечеру все-таки заночевать перед закрытыми воротами.

Может, снова в бубен? В Тхар?

Ей вдруг представилось, как после очередного удара по изрядно оцарапанному уже Тхару она получит в свой «тхар», то бишь в тыкву. И этим добавит себе еще пару фингалов под глазами.

Уж этот не промахнется, как Джордан.

Сосны поодаль стены застыли неприветливыми часовыми; по вытоптанному перед воротами пятаку и булыжникам зашуршало — с неба хлынул дождь.

Этого еще не хватало.

А шаги продолжали удаляться.

Нет, нет, только не это…

Лин в отчаянии навалилась на массивные деревянные ворота и подолбила по ним кулаками.

— Пустите, пустите! Что вы — не люди? Хоть на одну ночь!

Скребли шершавую поверхность короткие ногти, упирался в доски лоб — двери пахли сырой древесиной.

Нет, ей не хотелось, как тот юнец-подмастерье, валяться здесь под дверьми трое суток напролет и молить «пустите» — совершенно не хотелось. Но и в Тхар нельзя — духи там, да и этот плосколицый уже недобро смотрит. Что же сказать? Что прокричать, пока не ушел совсем? Ведь не вернется второй раз — изверг, — намеренно не вернется.

Лин резко оттолкнулась от запертых дверей и всхлипнула.

— Сволочи вы! Я же столько шла! Тяжело, далеко — холм-то ваш — гребаный холм — высокий!

Как теперь с него спускаться? Не на земле же ночевать, ей-богу?

— Думаете, сама я сюда поперлась? Делать мне больше нечего?

Теперь Белинда каркала раненой вороной — отчаянно, зло, сквозь слезы. Этим неприветливым монахам хотелось не то отомстить напоследок, не то выплакаться.

— Это все Мира — Мира с гребаного моста. Дура какая-то. Иди, говорит, в Тин-до — туда твоя дорога. И чего я пришла? Зачем? Какого черта я так долго сюда перлась — чтобы передо мной закрыли двери?!

Лин вновь с отчаянием долбанула створки — уже не для того, чтобы они распахнулись, а чтобы сбить с души злость.