— Впустите. Хотя бы переночевать. Я очень долго добиралась сюда — думала, вашего монастыря не существует, — проголодала, одрогла… То есть продрогла, оголодала…

Все это она причитала в тот момент, пока странного вида человек — мужчина, одетый в плотный коричневый халат, накинутый поверх однотонных кофты и штанов, — вышел наружу и теперь сурово и внимательно оглядывал поврежденный бубен.

— Простите, я не хотела его портить, боялась, что не услышите.

Монах — если то вообще был монах (на которого открывший двери мужчина, по мнению Лин, совершенно не подходил) — не издавал ни звука. Разрезанные по бокам полы длинного плотного халата оттопыривали длинные узкие ножны, по бокам головы у ушей болтались два тонких, перехваченных нитями, хвостика. Хвост подлиннее — нет, очень длинный хвост — до самых ягодиц — болтался сзади, перехваченный уже не ниткой, но витой заколкой. На ногах ни обуви, ни даже носок — босой, — и в руках ничего. Лицо жесткое, скуластое, неприветливое.

— Эй, пожалуйста, — ей вдруг показалось, что ее не пустят. Черт, зря она попортила бубен, — выслушайте меня…

— Портить. Тхар, — отрезал незнакомец и — о, ужас — направился обратно к двери, не взглянув на гостью. — Духи. Карать.

Духи?

Белинда посеменила за монахом, надеясь протиснуться следом за ним в дверь, а уже там внутри объяснить, что к чему и извиниться.

Но ее не пустили.

Человек с собранными в три хвоста волосами и черными широкими бровями на плоском лице, протиснулся в ворота, развернулся и преградил Лин дорогу.

— Не ходить.

Говорил он странно, обрывисто и крайне непонятно, как если бы переводил собственные слова с чужого непривычного слуху языка.

— Пустите. Пожалуйста! Я ведь здесь не просто так.

— Тхар. Духи. Карать.

Да, дался ему этот Тхар!

— Я заплачу!

— Заплачишь.

И дверь перед ее лицом захлопнулась.