Аптекарь немедленно отправился в «Герб бочара», благо идти было недалеко. Усадив полуголого Уильяма Генри на колено, он достал из саквояжа штопальную иглу и крепко сжал ее в пальцах. Господи, а если малыш все-таки погибнет? Если он убьет его, да еще на глазах у посетителей таверны, самого мистера Тислтуэйта, негромко посвистывающего сквозь зубы, и Морганов, столпившихся вокруг, словно для того, чтобы удержать аптекаря, если он вдруг задумает побег? Все свершилось в одну секунду: аптекарь сдавил кожу на ручке Уильяма Генри чуть ниже левого плеча, воткнул в нее иглу и тут же вытащил ее.

Уильям Генри не вздрогнул и не расплакался: он устремил на потное лицо кузена Джеймса вопросительный взгляд огромных глаз, словно спрашивая: «Зачем ты это сделал? Мне же больно!»

«И вправду, зачем я сделал это? Никогда не видывал таких больших и удивительных глаз – ни у животного, ни у человека. Странный ребенок!»

Утирая слезы, аптекарь осыпал Уильяма Генри поцелуями, сунул иглу в коробку, чтобы затем сжечь ее в жарко натопленной печи, и передал малыша Ричарду.

– Вот и все. Теперь мне осталось лишь молиться. Но не о душе Уильяма Генри – душа младенца безупречно чиста, – а о моей собственной, чтобы я не совершил убийство. У вас найдется уксус и деготь? Мне надо обработать руки.

Мэг принесла кувшинчик уксуса, бутылку с дегтем, оловянное блюдо и чистую пеленку.

– В ближайшие три-четыре дня ничего не произойдет, – объяснял аптекарь, протирая руки уксусом, – а потом, если вакцина подействовала, у него начнется жар. Если жар будет не слишком сильным, все обойдется. Место укола воспалится, на нем образуется волдырь, который вскоре лопнет. Если нам повезет, этот волдырь будет единственным. Но утверждать наверняка я не стану; я сам не рад, что ввязался в это дело.

– Ты лучший человек в Бристоле, кузен Джеймс! – весело выкрикнул мистер Тислтуэйт.

На пороге кузен Джеймс-аптекарь помедлил.

– Я тебе не кузен, Джимми Тислтуэйт, – у тебя нет родных! Даже матери, – ледяным тоном процедил он, поправил парик и скрылся за дверью.

Хозяин таверны затрясся от хохота.

– Здорово он тебя поддел, Джимми!

– Верно, – невозмутимо усмехнулся Джимми. – Не бойся, – обернулся он к Ричарду, – Господь пощадит кузена Джеймса.

Погруженный скорее в раздумья, чем в молитву, Ричард вернулся в «Герб бочара» как раз к ужину. Сегодня посетителей предстояло кормить ячменным супом с говядиной и пухлыми жирными клецками, а к нему подать хлеб, сливочное масло, сыр, пироги и напитки.

Паника давно угасла, Брод-стрит стала прежней – только чучела Джона или Сэмюэла Адамса и Джона Хэнкока еще покачивались на шесте возле «Американской кофейни». «Вероятно, они провисят здесь до тех пор, пока ветер не выдует солому и от чучел останутся лишь грязные тряпки», – размышлял Ричард.

Мимоходом кивнув отцу, Ричард поднялся по лестнице к себе в комнату, которую Дик отгородил по обычаям того времени – дощатой стеной, не доходящей до потолка, напоминающей остов корабля и испещренной щелями, куда без труда можно было заглянуть.

В комнате Ричарда и Пег стояли превосходная двуспальная кровать с плотными льняными занавесками на прутьях, соединяющих четыре высоких столбика, несколько сундуков для одежды, шкаф для обуви, на стене висело зеркало, перед которым прихорашивалась Пег, там же был вбит десяток крючков и покачивалась колыбель Уильяма Генри. Здесь не было ни обоев стоимостью пятнадцать шиллингов за ярд, ни штор из дамаста, ни ковров на дубовом полу, почерневшем еще два столетия назад, но эта комната ничем не уступала домам, владельцы которых занимали такое же положение, а именно принадлежали к среднему классу.

Пег сидела у колыбели, осторожно покачивая ее.

– Как он, дорогая?

Пег подняла голову и удовлетворенно улыбнулась: