Глава 20. Гея. 4.09.1698.

Возвращение блудного попугая

— Мин херц! — удивленно воскликнул Меньшиков, когда их карета проехала заставу Земляного города, где чистые, аккуратные и подтянутые стрельцы противу обыкновения бодро несли службу. — Москва ли это?

Двадцатипятилетний хлыщ с томным лицом, он развалился на бархатном диванчике и чистил ногти костяной аглицкой фенькой с перламутровой ручкой. Напротив сидел мрачный Петр в голландском платье и думал о чем-то своем. Временами лицо его искажала судорога, и тогда Алексашка испуганно вжимался в диванчик. Тем не менее восклицание приятеля он услыхал.

— Что, майн либер Сашка, по-маленькому захотелось? Терпи, друг ситный, терпи. Кому в Можайске было говорено не хлестать столько квасу! Развивай живот — приучай терпеть!

Довольный отповедью, он снова ушел в себя. Разлука с Анной, продолжавшаяся полтора года, камнем давила на сердце, обручем сжимала грудь, свинцовой тяжестью наливала чресла...

Но тут же мысли переключались на нерадивых бояр. Кажись, поставил бы их раком, да и этими чреслами...

Алексашка тем не менее глядел в окошко, раздвинув занавесочки. Не нравились ему перемены, произошедшие с городом. Подметенные улицы, не такие чистые, как в том же Бранденбурге, конечно... но не бросаются в глаза мусор и кучки конских яблок. Не воняет помоями, которые обычно выливаются прямо на улицу. Кое-где подправлены покосившиеся заборы. На всех кабаках сменены вывески — причем сменены недавно — еще дерево не потемнело. Узорной надписью выполнено название — небольшое, букв не более чем в шесть, а рядом для неграмотных — рисунок.

Куда-то подевались стайки нищих, калек и юродивых. На Варварке, у кабака со смешным названием «Синий Бык» стоят невиданные доселе столики, у столиков резные лавки, над столиками развеваются брезентовые опахала. За столиками сидят люди всех мастей: мужики, подьячие, купцы черной сотни. Чинно потягивают из оловянных стаканчиков хлебное вино. Почти как на Кукуе. Краем глаза Алексашка заметил, как к разбуянившемуся мастеровому шагнул дюжий молодец и, положив тому на плечи руки, силой усадил на место. Товарищи буяна принялись его успокаивать.

Меньшиков пожал плечами и снова завертел головой. Вот и дом князя-кесаря, верного сторожевого пса для друзей, злого медицинского кобеля для врагов. Крытая тесом и поросшая мхом крыша приводилась в порядок: несколько холопов очищали ее скребками ото мха, а двое каких-то усатых заменяли прогнившие осиновые пластинки на новые. Петр больно толкнул Алексашку в плечо.

— Иди спроси, где дядя?

Данилыч, покряхтывая, вылез из кареты и, приставив ладонь к глазам, несколько секунд разглядывал преображающийся дом.

— Эге-гей! — звонко крикнул он. — Где Федор Юрьевич, отвечайте живо!

Один из усачей оторвался от своей работы и неожиданно свирепым басом ответил:

В Кремле, — заходившее солнце светило ему прямо в глаза, поэтому он повторил жест Меньшикова. Тот, думая, что его передразнивают, топнул ногой и опять закричал:

— Когда возвернуться обещал?

— За полночь! — буркнул мастер и вновь занялся своим делом.

Завернув трехэтажного матюка, Алексашка вернулся к карете.

— Ну что? — спросил его Петр.