— Наверное… давайте. Давай, — проговорила она. — Только у меня сразу не получится.

— Если тебе… если неудобно, то не надо, — смутился он.

— Я постараюсь. И в самом деле глупо. Ты столько для меня сделал. Если бы не ты…

— Ну вот и хорошо, договорились! — прервал ее Моцарт, еще не хватало ему выслушивать благодарности за то, без чего он сам бы не смог обойтись. — И знаешь что? Поиграй мне, пожалуйста. Ты мне давно не играла.

— Я вообще давно не играла, — зябко передернула плечами Лариса Борисовна.

Но она подошла к фортепиано, села, задумалась. Погладила клавиши. И неожиданно зазвеневшим голосом сказала:

— У меня руки совсем замерли, оказывается! Хоть гаммы играй «для сугреву», как наш сосед по саду говорит.

— Твой сосед согревается гаммами? — изумился Моцарт. — Не надо нам гаммы.

Она взял ее действительно ледяные пальцы в свои и деловито принялся растирать, поглаживать, даже подышал на них от усердия. А когда поднял глаза, увидел, что она улыбается сквозь слезы: робко, как будто разучившись или стесняясь, но улыбается!

— Знаешь, Лариса, я тебе тоже очень благодарен! — неожиданно для себя сказал Моцарт. Вообще-то я помирать собирался, ну то есть может и не сразу, а так, в принципе, раз жизнь закончилась и заняться больше нечем. А тут ты. И музыка, и Петя с Катериной, и кошки, скоро будет свадьба у нас, а там, не дай Бог, конечно — суд с прокуратурой. Жизнь кипит, как никогда ранее! Друзья мои со мной остались. Кстати, о друзьях. Я приглашаю тебя на свой день рождения!

— Когда?

— Не беспокойся, не скоро. Летом. Но мы решили отметить его в Непале, в альплагере. На Эверест уже не пойдем, конечно, но вспомним молодость, тем воздухом подышим. И я тебя приглашаю. Возражения не принимаются. У тебя есть загранпаспорт?

— Я… Наверное, нет…

— Срок, что ли выходит? Проверь, если что, успеем поменять.

— Я не про паспорт. Я про поездку. Прости, но я не смогу, наверное, — Лариса будто испугалась его предложения.

— Почему?

Лариса помолчала. Мягко отняла руки, отвела прядь от лица. И сказала:

— Я боюсь подходить слишком близко. Там соберутся друзья, настоящие друзья твоей молодости, с которыми у вас целая общая жизнь позади, горы и еще много чего. И я. Нет, я понимаю, что я тоже твой друг. Погоди, послушай. Дружба — это прекрасно, это очень-очень важно, насколько — я только сейчас, благодаря тебе, начала понимать. Но дружба может быть… как бы это сказать? Понимаешь, она может быть и ближе, и дальше. Она может быть и на «вы», и на «ты», в зависимости от обстоятельств. Я боюсь перейти грань. Боюсь тебя потерять. Я тогда не смогу… Прости, я плохо объясняю.

— На мой возраст намекаешь? — отчаянно попытался обратить все в шутку Моцарт, пораженный, как она почти слово в слово повторила не озвученные им мысли. — Не дождетесь, как говорится. Обещаю жить до ста лет. Или пока Рахманинова не научусь играть, или кто там у вас самый сложный, Петя говорил, что он?

— Нет, конечно, нет, — Лариса уже не улыбалась, смотрела печально, но без тени сомнения. — Если твоя жена вернется… Она имеет право.