Она взвизгнула, развернулась и побежала по проходу, по которому пришла, но его пальцы ухватили тонкую ткань блузки. Ткань порвалась, как бумага, и в прорехе блеснула сливочно-белая спина; этот блеск своим перламутровым обещанием еще больше разжег его похоть, и тогда Хобди рассмеялся — это был хриплый задышливый звук. Услышав его, Буря испытала новый приступ паники и ужаса.

Он преследовал ее в кустах и дважды мог схватить, но сознательно отпускал, позволял ускользнуть, точно кошка, играющая с мышью, наслаждался ее испуганными криками и новыми приступами ужаса, когда она пыталась уйти от него.

Наконец у нее не стало сил бежать; она попятилась, ткнулась спиной в непроходимую колючую стену, и скорчилась там, сжимая клочья разорванной блузки, сотрясаемая сильной неуемной дрожью, как больной в лихорадке; с ее лица, залитого слезами и потом, на Хобди смотрели огромные темно-синие глаза.

Он медленно приблизился. Остановился. Буря не сопротивлялась, и он положил большие, широкие темные ладони ей на плечи.

Он все еще смеялся, но его дыхание стало неровным, губы растянулись в гримасе похоти и возбуждения, обнажились квадратные белые зубы.

Он прижался ртом к ее рту, и тут начался кошмар, в котором она не могла ни шелохнуться, ни закричать. Его зубы болезненно нажали на ее губы, Буря почувствовала на языке солоноватый металлический вкус собственной крови и начала задыхаться; его руки на мягком шелке ее грудей были твердыми и жесткими, как гранит, и она, снова ожив, тщетно хватала его за запястья, пытаясь оторвать от себя эти руки.

— Да, — прохрипел он задыхаясь. — Дерись. Сопротивляйся. Да. Да. Правильно, дерись, отбивайся!

Голос Хобди вырвал ее из оцепенения ужаса, и она снова закричала.

— Да, — прохрипел он. — Давай! Кричи!

Он повернул ее, заставил опуститься на колени, схватил за спину, и ее тело выгнулась, точно лук, волосы свесились до земли. Изгиб ее горла был мягким, белым, уязвимым. Хобди впился губами в это горло.

Она была беспомощно прижата, и одной рукой он задрал ее широкую деревенскую юбку выше пояса.

— Кричи! — хрипло шептал он. — Кричи еще!

И Буря, не веря себе, почувствовала, как его толстые коричневые пальцы, мозолистые и нарочито грубые, проникают в ее тело. Казалось, они рвали ее самые нежные, самые укромные места, как когти орла, она закричала и кричала не останавливаясь.

Марк потерял их в лабиринте кустов, и много минут его окружала тишина.

Он стоял с непокрытой головой, тяжело дыша, прислушиваясь всем своим существом к тишине. В его глазах было дикое выражение, он ненавидел себя за то, что поддался на уговоры Бури.

Он знал, как опасен этот человек, убийца, хладнокровный опытный, и послал девушку, молодую и нежную, подманить его.

Тут совсем близко, в кустах, закричала Буря, и с огромным свирепым облегчением Марк сорвался с места.

В последнее мгновение Хобди услышал его приближение, выпустил стройное оскверненное тело Бури и с невероятным проворством повернулся, присел, как борец-тяжеловес, поднял руки, согнул плечи, толстые и гибкие от мощных мышц.

Марк взмахнул оружием, приготовленным накануне вечером; это была длинная «сосиска» из сырой шкуры, с дважды зашитыми краями, наполненная свинцовой дробью. Она весила два фунта и при взмахе свистнула, как крылья дикой утки; Марк размахнулся и ударил, страшный гнев и ненависть усилили его удар.

Хобди выбросил правую руку наперехват. Кости его предплечья с резким треском лопнули, но не предотвратили удар, и свинцовый мешок попал в лицо Хобди.