8) В «Забавных и сатирических замечаниях» Лихтенберга[106] (1853) встречается отрывок, который, без сомнения, восходит к непосредственному наблюдению и фактически подразумевает теорию неправильного прочтения в целом: «Он столько читал Гомера, что неизменно прочитывал “Агамемнон” вместо angenommen (предполагаемый. – Ред.)».

В изрядном количестве случаев именно готовность читателя видоизменяет текст и вкладывает в него читательские ожидания или занятия. Сам же текст причастен очиткам в единственном отношении: он допускает некое подобие словесного образа, благодаря которому читатель волен изменять содержание прочитанного в нужном ему смысле. Беглый просмотр текста, в особенности без вчитывания, повышает, несомненно, опасность появления иллюзий, но вовсе не является необходимой предпосылкой для них.

9) У меня сложилось впечатление, что никакие другие ошибочные действия не подвержены настолько сильно влиянию военных условий, при всей неотложности и длительности последних, как именно очитки. Я имел возможность наблюдать немалое количество случаев, но, к сожалению, у меня сохранились записи лишь о некоторых из них. Однажды то ли в дневной, то ли в вечерней газете мне попался текст крупным шрифтом: «Der Friede von Görz» («Мир в Гориции»[107]). На самом же деле в газете было напечатано: «Die Feinde vor Görz» («Враг приближается к Гориции»). Тому, чьи двое сыновей сражаются на этом театре военных действий, легко допустить подобную ошибку при чтении. Мой знакомый прочитал «старая Brotkarte (хлебная карточка)» в каком-то контексте, однако, перечитав, сообразил, что сказано иное: «старая Brokarte (парча)». Пожалуй, стоит упомянуть и о том, что в одном доме, где этот человек часто бывает желанным гостем, водилась привычка делать приятное хозяйке, которой вручали хлебные карточки. А некий механик, оборудование которого никогда не служило долго из-за сырости в строящемся туннеле, с изумлением прочитал хвалебную рекламу товаров из Schundleder (дрянной кожи). Обычно торговцы не так откровенны в своих признаниях; покупателям на самом деле предлагалась Seehundleder (тюленья кожа).

Профессия или текущая ситуация читателя также во многом сказываются на неправильных прочтениях. Один филолог, чьи последние превосходные работы привели к конфликту с коллегами, ошибочно прочитал: «Sprachstrategie (языковая стратегия)» вместо «Schachstrategie (шахматная стратегия)». Человек, гулявший по незнакомому городу в те мгновения, когда ему следовало избавиться от содержимого кишечника в соответствии с рекомендациями врачей, прочитал слово «Клозет» на большой вывеске на первом этаже высокого здания. Его удовлетворение при виде этой вывески отчасти оттенялось некоторым удивлением: как удачно, что нужное заведение находится в столь необычном месте! Однако в следующий миг удовлетворение исчезло без следа, ибо на вывеске, как показал пристальный взгляд, значилось слово «Корсет».

10) Во второй группе случаев очитки роль самого текста существенно больше. В тексте присутствует нечто такое, что побуждает читателя защищаться: это какие-то сведения, ему неприятные, или что-то огорчающее; посему они исправляются путем неправильного прочтения, чтобы соответствовать внутренним ощущениям или служить исполнению желания. В таких случаях мы, конечно, вынуждены предполагать, что текст исходно был понят и оценен читателем верно, однако подвергся подсознательному исправлению, пусть сознание никак не отреагировало на первое прочтение. Пример 3) выше входит в число случаев такого рода; также я добавлю сюда крайне показательную историю Эйтингона[108] (1915), который в то время находился в военном госпитале в Игло.

«Лейтенант Х., который был с нами в госпитале, страдал травматическим военным расстройством и однажды прочитал мне стихотворение немецкого поэта Вальтера Хайманна[109], павшего в бою в столь раннем возрасте. С видимым волнением он прочитал последние строки заключительной строфы следующим образом.

Мое удивление привлекло его внимание, он смутился и в некотором замешательстве прочитал последнюю строчку правильно:

Я обязан случаю лейтенанта X некоторым аналитическим прозрением относительно психического материала этих травматических военных неврозов; несмотря на условия военного госпиталя с большим количеством пациентов и всего несколькими врачами – вопреки этим обстоятельствам, столь неблагоприятным для нашей работы, – я смог увидеть не только взрывы снарядов, обычно рассматриваемые как “истинные причины” страданий.

Также в этом случае очевидна сильнейшая душевная боль, которая придают ярко выраженным неврозам такое поразительное, на первый взгляд, сходство, и опасения наряду с некоторой слезливостью и склонностью к приступам ярости, сопровождаемым судорожными инфантильными двигательными проявлениями, вплоть до тошноты при малейшем возбуждении.

Психогенная природа последнего симптома – прежде всего его вклад в развитие болезни – должна была поразить всех и каждого. Появления в нашей палате коменданта госпиталя, который время от времени осматривал выздоравливающих, или замечания какого-нибудь знакомого на улице: «Вы прекрасно выглядите, явно пришли в себя», – было достаточно, чтобы вызвать немедленный приступ рвоты.

“Выгляжу… готов вернуться к службе… Зачем мне это?”»

11) Доктор Ганс Сакс (1917) сообщил о некоторых других случаях неправильного прочтения «на войне»:

«Мой близкий знакомый неоднократно заявлял, что, когда настанет его черед быть призванным в армию, он не воспользуется своим особым положением, подтвержденным дипломом; что он откажется от любых оснований для получения подходящей работы в тылу и непременно попросится на фронт. Незадолго до фактической даты призыва он однажды сказал мне, кратко и без объяснения причин, что передал властям доказательства своей специальной подготовки и в результате вскоре будет назначен на важную должность в промышленности. На следующий день мы случайно встретились на почте. Я стоял за стойкой и писал; он какое-то время смотрел через мое плечо, а затем обронил: “О! вверху написано Druckbogen (корректура), а я сначала прочел как Drueckeberger (уклонист)”».

12) «Я сидел в трамвае и размышлял о том, что многие друзья моей юности, всегда считавшиеся хилыми и слабыми, теперь способны выносить самые суровые испытания и тяготы, для меня самого, несомненно, совершенно непосильные. Поглощенный этими малоприятными мыслями, я невнимательно прочитал слово крупными черными буквами на вывеске, мимо которой мы проезжали: “Железная конституция”. Мгновение спустя мне пришло на ум, что это слово неуместно на вывеске коммерческой фирмы; я поспешно обернулся и разглядел, что на вывеске в действительности значится “Железная конструкция”». (Сакс, там же.)

13) «Вечерние газеты опубликовали сообщение агентства Рейтер, впоследствии опровергнутое, что Хьюз[110] избран президентом Соединенных Штатов Америки. Далее последовал краткий рассказ о карьере новоизбранного президента, и среди прочего было упомянуто, что Хьюз обучался в Боннском университете. Мне показалось странным, что этот факт вовсе не упоминался в газетных материалах на протяжении всех недель, что предшествовали дню выборов. Взглянув на текст снова, я обнаружил, что там говорилось об учебе в Университете Брауна (Провиденс, штат Род-Айленд). Объяснение этой вопиющей очитки, когда неверное прочтение заставило крепко призадуматься, было следующим (не считая моей невнимательности при чтении газет): я сам думал, что желательно, чтобы симпатии нового президента к центральноевропейским державам, как залог хороших отношений в будущем, опирались как на личные, так и на политические мотивы». (Сакс, там же).

1) На листе бумаги с краткими ежедневными заметками преимущественно делового характера я, к своему удивлению, нашел среди правильных дат сентября ошибочное обозначение «четверг, 20 октября». Нетрудно объяснить это предвосхищение выражением некоего пожелания. Несколькими днями раньше я вернулся из каникулярного путешествия и ощущал готовность к усиленной врачебной деятельности, но число пациентов было невелико. По приезде я нашел письмо от одной больной, которая писала, что будет у меня 20 октября. В тот миг, когда собирался выставить то же число сентября, я мог подумать: «Пускай бы X. была уже здесь; как жалко терять целый месяц!» – и с этой мыслью передвинул дату вперед. Мысль, вызвавшая расстройство, вряд ли могла бы в данном случае показаться предосудительной, зато и вскрыть причины описки мне удалось тотчас же, как только я ее заметил. Осенью следующего года я допустил сходную описку по тем же мотивам. Эрнест Джонс (1911) изучил подобного рода описки; в большинстве случаев они ясно опознаются как вызванные психологическими причинами.

2) Я получил корректуру моей статьи для «Ежегодника неврологии и психиатрии» и должен был, естественно, с особой тщательностью просмотреть имена авторов, которые принадлежали к различным народам и представляли поэтому большие трудности для наборщика. Некоторые иностранные имена мне и вправду пришлось выправить, но занятно, что одно имя наборщик исправил сам, причем с полным основанием. Я написал «Букрхард», а наборщик угадал в этом слове фамилию «Буркхард». Я сам похвалил, как ценную, статью одного акушера о влиянии родов на происхождение детского паралича; ничего не имею против автора, но у него в Вене есть однофамилец, рассердивший меня своей невнятной критикой «Толкования сновидений»[111]. Вышло так, будто я, вписывая фамилию акушера Буркхарда, подумал что-то нехорошее о другом Буркхарде, моем критике[112], ибо искажение имен сплошь да рядом обозначает нечто оскорбительное для затронутых особ, как уже указывалось в главе об обмолвках.

3) Это замечание наглядно подтверждается случаем самонаблюдения Шторфера (1914): автор с предельной искренностью показывает мотивы, побудившие его неправильно вспомнить имя предполагаемого соперника и записать его в искаженной форме.

«В декабре 1910 г. я увидел книгу доктора Эдуарда Хитшманна в витрине книжного магазина в Цюрихе. В книге рассматривалась фрейдовская теория неврозов, новинка того времени. Я же как раз работал над лекцией об основных принципах психологии Фрейда и намеревался вскоре выступить в университете. Во вводной части лекции, уже написанной, я приводил исторические сведения, от исследований Фрейда в прикладной области до ряда последующих затруднений, возникающих при попытке дать внятное изложение указанных принципов, тем более что общего их описания еще не существовало. Когда я увидел в витрине магазина книгу, имя автора которой было мне на ту пору незнакомо, то поначалу не задумался ее прикупить. Но несколько дней спустя все-таки решил приобрести работу. В витрине книги уже не было. Я спросил продавца и назвал автором книги “доктора Эдуарда Гартмана”. Меня поправили: “Вам, наверное, нужна книга Хитшманна” – и вручили требуемое.

Подсознательный мотив для оговорки был очевиден: я высоко оценивал собственные заслуги в описании основных принципов психоаналитической теории, а потому взирал на книгу Хитшманна с завистью и недоверием, следовательно, усматривал в ней соперницу. В духе фрейдовской «Психопатологии» я внушал себе, что подмена имени обусловливалась подсознательной враждебностью, и на время довольствовался этим объяснением.