Он выпил, на что Илья, которого не надо было долго уговаривать, тоже приложился к опорожнению своей.

– Вот тут-то и наступает самое интересное… – закусив, продолжил Модест. – Да и вообще, люблю я срывать эти маски благопристойности, под которыми, ох! чего только не обнаружишь, и чего только я не навидался, – с задумчивым видом сказал Модест, видимо, пересматривая в уме то, чего он навидался. – А знаешь, мы порой, с друзьями даже иногда пари заключаем, что скрывается под той или иной маской скромности, из-под которой – в силу её тесноты – зачастую так и прёт, – сделал на последнем слово ударение Модест, бросив встречный взгляд на проходящую мимо Милу, воззрившуюся своим затуманенным взором на Илью.

– Так что, хочешь со мной пари заключить? – спросил Илья, тоже заметивший эту Милу.

– Ну, разве что… Как-нибудь потом, если, конечно, захочешь, – засмеялся Модест.

– Я пока что не слишком понимаю, о чём можно заключать эти ваши пари, но я почти готов это сделать, – с ударением в голову ответил Илья, для которого не прошли бесследно эти ускоренные, с применением допинга догонялки.

– Ладно, успеешь, – ответил ему Модест, затем пододвинулся поближе к Илье, как это делают близкие собутыльники в желании донести до собеседника сокровенное, которое, впрочем, часто носит в себе подоплеку дальнейшего уважительного разговора друг с другом. Хотя, наверное, именно таким только образом – через нашептывания на ухо – и передаются самые невероятные вещи, о которых в здравом и трезвом виде даже не помыслишь. – Я хочу довести до твоего понимания одно: в распоряжении человека – без всяких забытий со стороны природы – наличествует весь арсенал чувств и всяких там внутренних существенностей. И только от него и зависит, в каком состоянии их держать, от чего уже, в свою очередь, и измеряется степень применения им этих душевных качеств на основе теплопроводности, на основании которых и делается оценка человека, опять же – только самим человеком, что носит весьма необъективный характер.

Модест посмотрел на молча внимающего ему Илью, который не слишком улавливал суть сказанного, но Модеста уже было не остановить, и он продолжил:

– Знаешь, главное ваше заблуждение заключается в том, что вы материализуете душу, вернее то, что вы о ней думаете, как о целой существенности, но дело в том, что она – нечто совсем другое. Поверь мне, я-то знаю, – Модест впился взглядом в Илью, который ещё и не такое слышал и поэтому не мешал ему и продолжал внимать. – Душа – это, в некотором смысле, твоя возможность, мощность в степени, или ещё лучше сказать, глагол, ждущий вашего по нему решения. О наличии у себя этой, непонятно для чего нужной – в практическом плане – субстанции все подозревают, но не спешат раскрыть её даже для себя: либо, не видя в этом для себя применения, либо же, пугаясь оказаться лицом к лицу перед её осуществимостью. Так вот, ты тут говорил о провокации, а ведь она на мгновение позволяет вскрыть покровы и увидеть эту самую душу в частных её проявлениях. Хотя, сама по себе провокация – это всего лишь завершающая стадия, так сказать, практический опыт, служащий для обоснования и подытоживания результата наблюдения за той или иной личностью. Ведь, идя на провокацию, её организатор уже, как правило, рассчитывает на какую-нибудь предсказуемую реакцию на неё у своего подопытного. Из чего можно сделать вывод, что она проводится им для достижения своих намеченных целей.

– Ну, а какова твоя цель? – очнулся от транса Илья, чем заставил встрепенуться и Модеста, усыплённого своим же монологом, отчего тот – дабы развеять сгущающийся туман перед своими глазами – разливает, как он сам понимает, очень верное средство и, чокнувшись с Ильей, выпивает рюмку, которая крепостью содержимого пробивает его на слёзы с попутным искривлением лица, отражающего на данный момент прохождение выпитого.

Илья же, наоборот, внешне был в некотором роде бесчувственен к этим новым вливаниям, которые, скорее всего, нашли к нему свой путь, действуя другой внутренней дорогой.

– Суметь разглядеть и увидеть в человеке этот глагол, не прибегая к провокациям, – уставившись на Илью, произнёс Модест, а затем, краем глаза заметив отвлечённость в мини-юбке, последовал вслед за ней своим взглядом, запечатлевая для памяти один стоп-кадр, а вернувшись обратно, с иронией сказал:

– Хотя некоторые экземпляры просто напрашиваются на это.

После чего Илья бросил свой взгляд в сторону танцплощадки и, оценив все достоинства, которые так не скрывала эта леди, напрашивающаяся на внимание, не мог не согласиться с Модестом, сказав:

– А я – не против.

Но объективности ради надо сказать, что в зале, тех, кто был не против было гораздо больше, чем тех, кто не проявлял этого согласия, так что для того, чтобы сам объект вашего «не против» ответил вам в соответствии с вашими пожеланиями – вам ещё требовалось, ох! как потрудиться и, возможно, даже локтями, работа которых так часто сопровождает этот почему-то всегда узкий путь к успеху.

– Эта б…ь везде влезет, – не просто нелицеприятно, а уже несколько непечатно выразился уже способный не только на это Илья, чей взор перекрыла, влезшая в зону обзора перед этой леди, Мила, на которую тому и даром не хотелось смотреть.

– Что ж вы так раскидываетесь словами, – хлопнул по плечу Илью Модест.

– Да достала уже! – в сердцах сказал Илья.

– Ну не надо быть таким эгоцентричным. Этому «репродукту» – при всей видимости переизбытка калорий – очень даже полезно подвигаться, – ответил ему Модест, рассматривая, как зажигательно выплясывает Мила.

– А толку-то… – смягчившись, ответил Илья.