Этого я не могу. Я к такому не готова. Он еще слишком мал, чтобы знать про долгие междугородние звонки и во что обходится инициация отдаленного абонента.

– М‑а‑а‑а‑а‑м! Ты меня слышишь? Я сказал, что знаю, чем вы оба занимаетесь, когда звоните по телефону, – повторяет Гэвин.

Как же, давай-давай, повторяй. Ясно же: тебе сил нет как нужно убедиться, что мы вполне перепугались. В ДЕТЯХ СИДИТ ДЬЯВОЛ.

Может, если я просто не буду обращать внимание на происходящее, Гэвин и забудет об этом. Включив радио, я лихорадочно начинаю искать какую-нибудь знакомую песенку, слова которой сын мог бы поучить.

Ну почему в пять вечера на радио столько, едрена-печь, словесной болтовни?

– О‑о‑о‑о! Вот хорошая песня, Гэвин! Ты знаешь эту песню? – слишком уж восторженно спрашиваю я.

Начальные такты Кенни Джи[22] заполнили салон, Картер глядит на меня, будто я тронулась.

Мать твою, Кенни Джи! Не мог, что ли, хоть ОДНУ песню записать со словами? Майкл Болтон ничему тебя не научил[23]. Грандиозный пробел, Кенни. Грандиозный провал.

– Вы, ребят, – говорит Гэвин, – всегда дверь запираете, когда говорите по телефону.

Сукин ты сын, Кенни Джи! Всех усыпил – кроме моего сына. Всего-то на ОДНО ты только и годился, а теперь и это полетело к чертям.

– Вы, ребят, там целуетесь, угадал? – спрашивает Гэвин.

Я перестаю отбивать такт вслед за Кенни Джи и выключаю радио на своем мобильнике, заметив, что Картер по-прежнему смотрит на меня как-то странно. Будто в первый раз видит. А я пытаюсь отвлечь мысли Гэвина от осеменения и пчелок с, едрена-печь, голубями!

– ДА! – орет Картер. – Именно этим мы и занимаемся. Целуемся. И больше ничего. Только целуемся. Иногда мамочке с папочкой нужно запереть дверь, чтоб можно было целоваться. И… только целоваться. А что еще нам там делать, как не целоваться? Ха-ха! Мамочка с папочкой на дереве сидят, Ц‑Е‑Л‑У‑Ю‑Т…

Я хватаю его за руку и сжимаю ее, чтоб прекратил болтать, мы уже подъехали к дому отца. Гэвин отстегивает ремень у себя на сиденье, выкатывается из машины и стремглав летит к Папане: его внимание уже отвлечено. Отец подхватывает его на руки и приветствует нас возле машины, с заднего сиденья которой Картер достает пожитки сына, а я стою у открытой дверцы и вздыхаю с облегчением: половое просвещение нашего четырехлетка наконец-то закончилось.

– Слышь, Папаня! Мамочка с папочкой запирают свою дверь, чтоб целоваться можно было! – возбужденно сообщает Гэвин моему отцу.

Тот, по виду, слегка ошарашен и быстро меняет тему, уведомляя Гэвина:

– Мы с тобой будем сегодня вечером кино смотреть. «Гномео и Джульетта»[24].

Печально, но отвлечь Гэвина не в силах даже садовые гномы, которые покушаются на жизнь и задницы сладко спящего небольшого племени себе подобных. Уверена, что ничего похожего в детском фильме всамделе нет, но мне представляется, что есть. Садовые гномы, они такой страх наводят – до мурашек. Твердо убеждена, что они оживают после того, как ты ложишься в постель, и выползают, чтоб надругаться над тобой.

– Мамочка с папочкой громко возятся, когда целуются. Мамочка часто бога поминает. Я тоже раз бога помянул. Попросил его дать мне щеночка и громадину-грузовик. Только я вежливо просил, а не вопил на него, как мамочка. Все равно он мне до сих пор щенка не достал.

И на этой вот ноте мы чмокнули Гэвина на прощанье, скакнули в машину и были таковы. Мой отец может выкручиваться с птичками, пчелками, коровками, курочками и целующимися лошадями, пока в его сознании будут плясать видения его дочери, воплями призывающей Иисуса.