– Она производит приятное впечатление, правда? – проговорила миссис Сауэрби, когда Вива ушла. – Она очень хорошенькая, – добавила она, словно это решало все, – если не смотреть на ужасный костюм. Честное слово, ох уж эти англичанки с их одеждой… – Она странно выпячивала верхнюю губу, когда произносила слово «одежда». Но на этот раз Тори даже не стала обращать на мать внимания.

Все нормально – у них есть компаньонка, второй этап их плана удался. Мать с ее пантомимой – что она якобы все тщательно обдумала – пускай морочит голову кому угодно, но только не ей. Все лето они так ожесточенно воевали между собой, что, если бы вместо этой Вивы явился даже волосатый павиан, ее мать сказала бы, что он производит приятное впечатление – так ей хотелось спровадить дочку с глаз долой.

Теперь Тори переполнял восторг до такой степени, что она готова была лопнуть. Утром рассыльный принес билеты; отъезд через две недели. Две недели! Впереди еще целый день в Лондоне; они купят одежду и другие нужные вещи из того восхитительного списка, который прислала их бомбейская родственница.

Мать Тори, обычно выдумывавшая всякие правила, например, что по вторникам только лимон с водой, в среду никаких пирожных, а перед тем, как войти в комнату, надо произнести «бинг», чтобы губы были красиво сложены, – на этот раз отступила от них настолько, что даже позволила ей съесть в «Дерри&Томс» ореховое пирожное. И теперь, когда Тори точно знала, что уезжает, все, что безумно раздражало ее в матери: манерность, жуткие шляпки, пронзительные духи («Шалимар» от Герлена), не говоря уж о прочих правилах насчет мужчин и бесед, – казалось ей почти что сносным. Потому что она уезжала, уезжала, уезжала! И надеялась, что никогда сюда не вернется. Потому, что заканчивался самый скверный год в ее жизни.

После кофе миссис Уэзерби помчалась забирать Розу от доктора.

Мать пила маленькими глоточками горячую воду с лимоном – травяного чая так и не нашлось. Перед ней лежали серебристый карандаш с такой же записной книжкой, куда был вложен список одежды.

– Теперь джоды, джодпуры. Ты ведь, возможно, поедешь в Индии на охоту.

Тори показалось, что мать говорила громче обычного, словно надеялась, что люди за соседним столиком узнают, что она и ее дочь не какие-то там серенькие провинциальные мышки.

– Си Си пишет, что глупо покупать их в Лондоне; в Бомбее она знает человека, который продаст их буквально задаром.

Си Си Маллинсон была дальней родственницей матери, и Тори по приезде в Бомбей станет жить у нее. Кроме того, та героически согласилась взять на себя все свадебные хлопоты, даже не будучи знакома с Розой. Ее письма, написанные стремительным почерком на восхитительно шуршащей бумаге, рассказывали о непрестанных вечеринках, спортивных состязаниях, бегах, а иногда и о пышных балах у губернатора.

«Такая превосходная идея, – писала она в своем последнем письме. – На бал в Бомбейском яхт-клубе явились все приличные молодые англичане, и девушки танцевали с каждым из них по десять минут, а затем меняли партнера – очень забавно и, как правило, вполне достаточно, чтобы оценить человека. – В конце письма она добавила: – Люди здесь действительно стараются быть в курсе последней моды, поэтому пришли мне с девочками парочку номеров «Вог» и, если это тебя не слишком затруднит, одну из тех божественных чайных роз из шелка – мою сожрали во время поездки голодные болотные муравьи!»

– Хинин, – мать лихорадочно пополняла список, – крем для лица, дорогая моя, не забудь. Я понимаю, что я надоела тебе своими поучениями, но ничто так не старит кожу, как загар, а ты и так смуглая. – Она была права: Тори унаследовала от своих предков гладкую оливковую кожу. – Щипчики для бровей; я сама перед твоим отъездом сделаю тебе брови. – У матери брови были еще одним пунктиком. – Вечерние платья, складной стул… о нет! По-моему, это лишнее, ты не доктор Ливингстон – я вычеркиваю… И… – она понизила голос. – Си Си пишет, что тебе нужно захватить с собой побольше, ну, сама-знаешь-чего. Там они дико дорогие, и я…

– Мамочка! – Тори нахмурилась и отвернулась; она так и знала, что мать испортит ее чудесное утро разговорами о «куколкиных гамаках» (так она называла гигиенические прокладки). – Мамочка, – Тори наклонилась к матери, – пожалуйста, не вычеркивай складной стул. Это так романтично!

– Ах, как тебе идет улыбка! Ты такая хорошенькая, когда улыбаешься. – В лице матери что-то дрогнуло. – Жалко, что это так редко бывает.

В последовавшей тишине Тори догадалась, какие противоречивые и горькие мысли сменяли друг друга под голубой шляпкой. Кое-какие из них она знала слишком хорошо, например: вот если бы Тори чаще улыбалась или выглядела как Роза, можно было бы не тратиться и не отправлять ее в Индию; если бы она ела меньше сладкого и мучного, пила больше лимонной воды по вторникам, если бы усвоила французские манеры… Мать, кажется, всегда мысленно произносила «если бы…», думая о дочери, и испытывала огромное разочарование.

Но тут – странное дело – настоящая слеза промыла канал на густо напудренном лице матери и повисла на губной помаде.

– Дорогая моя, возьми меня за руку, – сказала мать и прерывисто всхлипнула. Тори не выдержала и отодвинула свой стул. Мать в таком настроении выглядела ужасно беззащитной и человечной, но все равно – с этим ничего уже не поделать. Слишком поздно, и вред уже причинен.

В тот день было невозможно поймать такси, и, хотя обычно они не ездили на автобусах, через час с небольшим Тори сидела наверху омнибуса и глядела на дождевые капли, упавшие на пыльную листву в парке Святого Джеймса. Автобус ехал по Пикадилли в сторону универмага «Суон & Эдгар», и Тори, чувствуя в непривычной близости от себя надушенные кости матери, удивилась своему новому приступу жалости и тоски.

Внешне все выглядело как вылазка в столицу любящей матери с послушной дочкой: отец остался дома с тарелкой сэндвичей, с легким сердцем отпустив на день своих «девочек». Но только внешне. Виновато ее собственное упрямство.

С такой высоты Тори видела огромную чашу Лондона, края которой уходили за горизонт, шикарные магазины с манекенами в витринах, замечала интересные лица, мелькавшие в толпе. Это был большой мир, непривычный для нее.