— Капитализм развивается крайне неравномерно, — я оперся на альпеншток и прищурился на сверкающие снежные шапки, — сравните Англию и, скажем, Китай. Или Японию и Америку с Францией, да ту же Германию с Россией, неужели не видно, что по разности условий мировая революция невозможна?

— Значит, мы начнем с России, с самого слабого звена в цепи! — трудный подъем сменился спуском, идти стало легче и веселое настроение не покидало Старика, отчего все моря были ему по колено.

— Отлично, пролетариев в России от силы пятнадцать процентов. Предположим, что все они свято вам верят и идут за вами. А что делать с остальными?

— Так на то и диктатура пролетариата, батенька!

— Тогда получается, что для трех четвертей народа одна диктатура — царя и помещиков, сменится другой, такой же чуждой.

— А мы их заставим пойти за нами, — сверкнул глазами самый человечный человек, продолжая спускаться вниз по тропе над обрывом.

Да, правильно говорят, что во власть идейным нельзя — такие ради своих доктрин не задумаются развернуть какой угодно террор.

— А не облезете, сто миллионов заставлять? Косная, необразованная страна, да еще и две трети пролетариев только вчера из деревни.

— Ничего, если у нас будет крепкая партия — справимся!

Ну да, как там писали после победы революции, «загоним человечество в социализм железной рукой», что-то в этом роде.

— Ну то есть вместо диктатуры пролетариата у вас будет диктатура партии.

Ленин пренебрежительно отмахнулся.

Ну что тут скажешь, просто офигительно. Долбишь, долбишь про широкий фронт — и все мимо, все диктатуру подавай, все об узкой партии профессиональных революционеров мечтаем.

— Маркс одним из средств при диктатуре пролетариата называл трудовые армии. — Ильич все-таки опустился до объяснений. — Да, будет тяжело и непросто, но наша великая цель — коммунизм — оправдывает любые жертвы. Пусть сильнее грянет буря!

И тут я прямо взбеленился. Надо же, сидит, книжечки почитывает, Горького цитирует, статейки кропает, письма «мама, пришли денег» шлет раз в месяц и с такой легкостью «любые жертвы»! Ну и как его такого переубедить, если он даже устаревший «Манифест», от которого сам Маркс открещивался к концу жизни, держит за икону, догматик чертов? Я упрямо крутил в голове варианты, чтобы хоть немного сбить этот людоедский настрой «любой ценой».

— Да, только так, через любые жертвы! — резко повторил Ильич и отмахнул рукой, как бы ставя точку.

Взмах этот меня как подстегнул и я внезапно схватил шедшего впереди Старика за ворот пиджака и пихнул его с тропинки так, что он повис над обрывом, выронив свой альпеншток и нелепо хватаясь руками за воздух.

— Давай! — заорал я. — Давай, делай революцию! Давай! Прямо сейчас!

С каждым криком я тряс Ленина и выплескивал собственную злость на этих узколобых доктринеров, сперва грызших друг друга за мельчайшие расхождения, а потом чуть не разваливших до основания страну. Каким чудом я удержался и не спихнул Ильича в пропасть — одному богу ведомо.

— Прекратите! — хрипел задушенный перекрученным воротником Старик.