Глава 9

Всю зиму мать мучалась болями в груди, порой даже не могла работать, а с утра до вечера лежала у печи под лоскутным одеялом. В такие дни Митяй не ходил в школу, а подолгу сидел у ее постели и гладил руку, иногда убегая в сени, где горько и молча плакал от бессилия, пока его никто не видел.

Несколько раз приезжал дядька Василий, привозил муки да масла, а потом велел матери собираться и ехать с ним к фершалу на станцию. Митька напросился ехать тоже.

Зимняя дорога была скучна, фершалская изба с больничкой была даже меньше, чем у деревенского богатея Зыкина, а рядом стояло несколько саней, на которых из окрестных деревень приехали такие же страдальцы.

Фершал пришел не сразу, долго возился трясущимися руками с замком, запустил всех в сени и ушел в дальше вглубь, где долго гремел рукомойником. В сенях от собравшихся пахло знакомо — портянками, овчиной или потным телом, а вот приемный покой, куда они вскоре попали, пах незнакомым душноватым запахом и был выскоблен до янтарного цвета досок.

— Батюшка, который раз прошу — колодит живот, спасу нет! Дай ты мне ради Христа ликобы какой, а то порой хоть по земле катайся!

Фершал равнодушно поднял красные опухшие глаза и, дыша в сторону, произнес:

— Зря ездишь. Сколько раз тебе говорил, у тебя катар желудка, тебе надо молоко пить и кашицу есть, а не селедку с квасом! Иди, иди… Что у вас? — обратился он уже к дядьке с мамкой.

Василий первым делом развернул узелок с гостинцем, фершал сгреб его в ящик стола и начал расспрашивать мать, потом приказал ей скинуть полушубок и кофту, а Митяя и дядьку выгнал обратно в сени. Минут через пять их позвали назад, мать уже оделась, а фершал непослушными руками писал на четвертушке бумаги.

— Грудная жаба, — объяснил он дядьке, а Митяй при этих словах содрогнулся, вспомнив баню и монашек, «вразумивших» его, и едва не упал в обморок, но оперся на лавку и устоял.

— Давайте пить настой калины и вот рецепт, один порошок три раза в день, аптека у самой станции.

Порошки, даром что стоили целый рубль, который дядька с причитаниями вытащил из узелка, добытого из-за пазухи, не помогли, только зря деньги потратили. Не помогла и калина — одним утром в межень[1] мать не проснулась и Митяй с Матреной и двумя младшими весь день безутешно рыдали в уголке, пока в доме суетились соседки. Мать обмыли, уложили в домовину, деловито отпели и закопали на погосте у церкви.

На поминки съехалась вся родня — и по отцу, и по матери и порешило общество сирот разобрать по семьям, оставшееся невеликое имущество поделить, а избу продать, пусть и на дрова.

Так вот из семи душ Митяй остался один, хоть и забрал его к себе дядька Василий.

Вот истинно — хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах.

В приподнятых чувствах я шагал к Белевским, привычно взлетел по лестнице в бельэтаж, крутанул звонок и уже совсем собрался просквозить мимо знакомой горничной в квартиру, как она загородила мне дорогу.

— Господа в отъезде, не принимают.

Что значит «в отъезде»? Я же принес книги в библиотеку…

— Вам просили передать, господин инженер, — она достала конверт плотной бумаги с росчерком «Г-ну Скамову М.Д»., я заторможено его принял, отдал книги, поклонился и пошел вниз. Читать письмо в подъезде или на ходу показалось мне плохой идеей, домой идти не хотелось, я присел на теплую скамейку на бульварах и с нехорошим предчувствием вскрыл конверт.