Романов не преувеличивал. Более того, он даже и не пытался как-то замаскировать угрозу. Так что я сдался, по крайней мере, частично. Чуть более трех месяцев я работал в японском секторе — делал переводы из „Акахаты” и других японских газет, но, несмотря на прозрачные намеки-угрозы Романова, я отказывался работать при корреспонденте „Акахаты”. Большую часть этого периода заведующий японским сектором Иван Коваленко был за границей. Едва вернувшись, он тут же вызвал меня к себе.
— Ты еще не передумал насчет работы с корреспондентом „Акахаты"? — спросил он.
Понимая все рискованность своего упрямства, я все же ответил отрицательно.
Он взглянул на меня раздраженно.
— Если ты хочешь быть дураком, дело твое. Но учти, что это твой конец. Отправляйся тогда в Институт востоковедения.
Вскоре после этого я сдал вступительные экзамены в аспирантуру. Научным руководителем мне назначили Игоря Латышева, который в свои сорок с небольшим лет уже был доктором наук. В качестве специалиста по Японии он считался восходящей звездой. Латышев окончил московский Институт востоковедения в 50-х годах и несколько лет провел в Токио как корреспондент „Правды” И с того времени он работал, прямо или косвенно, на Международный отдел.
Во время первой нашей встречи Латышев сказал, что если я намерен стать специалистом по Японии и при этом преуспеть в данной сфере, надо избрать тему современную и к тому же имеющую политическое значение. После долгих размышлений я решил посвятить себя изучению истории пацифистского движения в послевоенной Японии. К моему удивлению, Латышев засомневался насчет моего выбора, однако в конце концов одобрил его, хотя и предупредил: „Если ты намерен проделать серьезную исследовательскую работу по этой теме, она будет предназначена лишь для внутреннего пользования”.
Меня это удивило, однако Латышев вместо всякого объяснения просто улыбнулся и сказал: „Сам увидишь”.
И я увидел. В самом деле, были на то причины, чтобы исследование этой темы оставалось документом лишь для внутреннего пользования. В 1963–1964 годах японское движение за мир раскололось на две основные группы: Гэнсуйкин, которое пользовалось поддержкой японской социалистической партии (ЯСП), и Гэнсуикё, во главе с японской компартией (ЯКП). В те годы японская компартия встала на независимый от Москвы путь. К тому же произошел раскол и внутри самой компартии: образовалась группа „Голос Японии” во главе с ветераном компартии Йосио Сига.
Описать этот раскол в рамках японского движения за мир не понадобилось много времени, но когда я сел за диссертацию, то все никак не мог понять, какой была позиция Международного отдела. Насколько я мог во всем этом разобраться, позиция эта была путаной и нечеткой. Москва склонялась к тому, чтобы поддерживать группу Гэнсуйкин (ЯСП), поскольку она симпатизировала Советскому Союзу, тогда как группа Гэнсуйкё, будучи номинально коммунистической, заявляла о своей независимости от СССР и частенько подвергала политику последнего критике. Впрочем, обе эти организации выступали против американского присутствия в Японии.
Парадокс состоял в том, что, хотя японская компартия выбрала независимую от Москвы линию, ни Международный отдел, ни ЦК КПСС не могли себе позволить потерю одной из крупнейших и активнейших компартий мира. Международному отделу не оставалось ничего иного, как упорно (и безрезультатно) искать компромисса с ЯКП.
Мой научный руководитель Латышев предупредил меня, что исследование мое будет делом нелегким. „Твоя диссертация имеет шансы на успех лишь при условии, что в ней будут дельные рекомендации Международному отделу относительно того, как справиться со всей этой ситуацией. Они знают о сложностях в пацифистском движении в Японии, но, надеюсь, они не ожидают, что ты предложишь им окончательное решение, коль скоро они сами не могут его найти. И не забудь, — добавил он, — что твоя диссертация будет одобрена как документ для служебного пользования при условии, что она понравится Международному отделу, а именно — Коваленко, заведующему японским сектором".
И в самом деле, задача, стоявшая передо мной, была трудоемкой. Чтобы лучше разобраться в делах японского движения за мир, я начал довольно регулярно появляться в Советском комитете защиты мира, став там консультантом. Комитет этот, так же как и Советский комитет солидарности стран Азии и Африки, размещался на Кропоткинской улице в прекрасном старинном особняке. Это штаб-квартира, где советское руководство разрабатывает тактику влияния на международные организации сторонников движения за мир, искренних в своих устремлениях и преданных своему делу. Именно среди тех, кто вовлечен в движение за мир или в другие аналогичные движения. Советский Союз вербует агентов влияния. Агенты эти не обязательно социалисты или коммунисты по убеждениям, но в страстном своем стремлении избавить земной шар от ядерного оружия, в стремлении достичь мира во всем мире они зачастую становятся объектом манипулирования и начинают поддерживать именно ту позицию, которая на руку СССР: раздробление и ослабление Запада, хотя ни к миру, ни к уничтожению ядерного оружия это отнюдь не ведет.
Я работал в Советском комитете защиты мира в годы войны во Вьетнаме. Работа моя была прежде всего связана с антивоенной пропагандой. Если описать кратко мои обязанности, то сводились они к следующему: разрабатывать и осуществлять пропагандистские программы, планировать демонстрации и составлять инструкции для советских подставных организаций за границей; направлять все усилия на то, чтобы убедить США в том, что весь мир выступает против американского присутствия во Вьетнаме и что нет иного пути к миру, кроме ухода Соединенных Штатов из Юго-Восточной Азии.
В конце рабочего дня я бывало вместе с другими сотрудниками Комитета защиты мира спускался в подвал, где у тамошнего фотографа была лаборатория. Фотограф был парнем изобретательным и придумал, как, не шибко тратясь, устраивать вечеринки. Привязав нитку к хлебной горбушке, он бросал ее на верхней ступеньке лестницы, возле ведущей в подвал двери. Вскоре к горбушке слетались любопытные голуби, и фотограф осторожненько заманивал их вниз, в подвал. Свернув голубям шею, ощипав их и поджарив на мангале, он приготовлял соответствующую приправу, накрывал стол и давал нам знать: „Пора полюбоваться птичками!” Из чего мы заключали, что после работы можно будет отведать поджаренной на углях голубятники. В водке недостатка тоже не было.
Вечеринки эти удавались на славу, всего было вдосталь — и еды, и выпивки, и смеха, и музыки, и всяческих забав. Насытившись, гости разбивались на пары и исчезали в комнатах, которых немало было в том старом подвале.
В том же 1966 году мне довелось познакомиться с рядом активистов японского движения за мир. Среди них был профессор Итиро Моритаки, председатель организации, объединявшей жертв Хиросимы. Благодаря ему мне удалось многое узнать о том, насколько искренни были японцы, боровшиеся за мир во всем мире. Я узнал, что после поражения во второй мировой войне Япония пережила замечательную и полную драматизма психологическую революцию, затронувшую весь народ. В результате практически все население страны стало выступать за мир и демократию.
В мои обязанности в Советском комитете защиты мира входило сопровождение японских делегаций, приезжающих в СССР. При помощи местных парторганизаций Комитет защиты мира организовывал эти поездки таким образом, чтобы гости видели только самые привлекательные стороны советской жизни. Они посещали нечто вроде потемкинских деревень — самые процветающие колхозы и совхозы, дающие весьма искаженное представление о реальном положении дел в советской деревне, которая вот уже более шестидесяти лет едва влачит свое существование под гнетом бесчисленных бед.
Я уже написал было две трети своей диссертации, как вдруг оставил ее с отвращением. Латышев был прав насчет трудности взятой мною на себя задачи. Невозможно было наврать столько, чтобы исследование стало приемлемым для Международного отдела, и одновременно включить в него достаточное количество правдивой информации, дабы от него была какая-то польза. Учитывая особую чувствительность советского доктринерства, просто не было возможности выработать реальные предложения относительно ситуации в Японии. А из этого следовало, что вожделенной научной степени мне не дождаться. Однако оказалось, что у начальства уже были на меня особые виды. И мне повезло в другом плане.
Как оказалось, сотрудники Международного отдела, включая и самого Коваленко, все же считали меня вполне серьезным специалистом по японскому пацифистскому движению. Равным образом, они ценили мое знание японского языка. И вот в один зимний день мой научный руководитель сказал, что Международный отдел намерен направить меня в Японию как переводчика при делегации Совета профессиональных союзов Москвы.