На взгляд Варяжко, ее было чересчур - слишком крупная и полная! Ему больше нравились стройные девушки, но при том признавал - по нынешним меркам она в самую пору, всем на загляденье, да и лицом не страшна, хотя до утонченной красоты, как у Румяны, ей ой как далеко. Но даже и была бы безобразна и крива, то ее родство перевешивало подобный изъян - ради дела и не такое стерпишь! Варяжко про себя уже согласился со старым мужем, желавшим ему добра, о том и сказал: - Девка хороша! Беру ее в жены, если сговоримся.

Сговор прошел без сучка и задоринки, правда, Варяжко не увидел на лице отца невесты, Креслава, внешне ничем приметного мужа лет за сорок, особой радости при виде жениха - наверное, выбрал уже кого-то другого в мужья младшей дочери, да пришлось уступить воле своего отца. Заломил вено чрезмерное - целых пять гривен, как бы пытаясь отпугнуть не совсем желанного зятя, но тот, не моргнув, затеял с ним торг, как с барышником, сбывающим пусть и ладную, но обычную кобылу, а не златогривую лошадку из небесных чертогов:

- Спору нет, Креслав, девка всем хороша. Но ведь не дороже денег, которых она стоит. Да за пять гривен можно и двух заморских княжней купить на торгу, а тут своя, доморощенная, нашим хлебом и молоком вскормленная, а не каким-то нектаром или амброзией. Красная цена - две гривны, и то ради уважения к роду вашему.

- Что же ты, Варяжко, обижаешь дочь нашу, - начал заводиться невозмутимый до сих пор отец семейства, - пусть она не княжеских кровей, но ни в чем отказа не знала, ела и пила что душе угодно. Мы же ее холили и лелеяли, берегли, как зеницу ока. Четыре гривны, и то ради уважения к тебе - славному воителю и мужу.

- Две с половиной, Креслав, уж иду в убыток ради такой крали. Но больше не проси, не поймут же люди - с чего, мол, отдал такие деньжищи или с головой не дружишь?

- Да какое им дело - то нас только касается и останется между нами. Ладно, бери за три с половиной - коль ты идешь на уступку, пойду и я. Но за меньше не отдам, то уже в обиду будет!

Сговорились за три гривны и пять кун, ударили по рукам, после обсудили свадьбу, наметили ее через седмицу, как раз к празднику водосвета - будет молодым утеха и здоровья от воды целебной. Все то время, что шли переговоры, жена хозяина - дама мощного сложения, дочь пошла в нее, сидела за столом рядом с мужем и молчала, только изредка поддакивала, когда тот оборачивался к ней. По-видимому, Креслав держал ее в строгости, несмотря на свой небольшой рост и стать вовсе не богатырскую. Как ему это удавалось - Варяжко не выяснял, хотя знал не понаслышке, что в иных семьях жены не считались с мужьями и даже поколачивали их. Сама невеста пристроилась в углу на лавке здесь же, в горнице - отец не стал выставлять дочь после знакомства с женихом. Сидела тихо, опустив глаза, лишь пунцовое лицо выдавало ее смущение и стыд. Когда же Варяжко встал из-за стола, собираясь уходить, подняла на него очи свои карие - в них увидел не страх или тревогу за новую жизнь, а искорки любопытства и интереса к нему - по-видимому, жених пришелся по нраву.

До свадьбы пару раз навестил невесту и то ради приличия - сама же Преслава его нисколько не прельщала, несмотря на ее выдающиеся телеса. Пока семья находилась в Казани - старшая жена вновь ходила на сносях, не стал беспокоить ее и детей неблизкой дорогой, - тешил плоть с бывшей наложницей, Радмилой. Еще два года назад, когда переезжал в Поволжье, вернул ее прежнему мужу - тот предложил выкупить жену, прослышав о переезде Варяжко. Отдал больше, чем сам получил, даже согласился на условие - отпускать ее на время, когда он будет в городе. Так и повелось, в свои приезды снимал комнату в гостином дворе, заезжал к купцу и брал Радмилу для плотских утех, а перед отъездом возвращал. Теперь же, когда обосновался в городе на правах хозяина, и вовсе перевез любовницу в новые хоромы, заплатив Мировиду выкуп. А тот не роптал, не в силах отстоять свою ненаглядную, только ждал в надежде - она вернется к нему, когда приестся тирану.

В день свадьбы молодые вознесли дары богам - Роду и Роженицам в главном капище Новгорода, получили благословение волхва Божидара. После храма вышли на лед реки и вместе со всем народом праздновали Водосвят, во многом схожим с христианским Крещением, даже в тот же день. После освящения воды раскаленным железом славили песнями Мару-Марицу-Водицу, бросали в прорубь зерно и хлеб. Самые смелые окунались с головой в ледяную купель, большинство же праздновавших людей, Варяжко тоже, обошлись символическим омовением - смачивали руку в проруби. Дальше вместе с приглашенными гостями отправились в хоромы родителей невесты, теперь уже законной жены, после недолгого обряда благословения и прощания продолжили пир у новобрачного мужа. Народу было много - в просторных хоромах едва хватило места всем. Пришли родичи с обеих сторон, важные мужи других родов, прежние и нынешние сослуживцы, соратники.

Степенные мужи и их жены говорили речи, преподносили новобрачным дары, пили и ели вдоволь с богатого стола, в положенный час разошлись, довольные оказанным приемом. Варяжко притомился изрядно, но не от волнения - ее вовсе не испытывал, а как после тяжкого труда. Преслава же, напротив, радовалась как дитя забавной игре, весь день и вечер с ее лица не сходила счастливая улыбка. А когда гости разошлись и пришло время отправляться в опочивальню - смотрела на него с наивным восторгом, даже благоговением в ожидании чудесного таинства. Не стал расстраивать новоиспеченную жену в первую же ночь, постарался исполнить ее мечтания в меру своих возможностей. Поднял на руки пятипудовую супругу, поднялся по скрипящей от тяжести лестнице в терем, аккуратно, не махом, опустил нелегкую ношу на просторное ложе. Не стал тушить свечу, при ее свете стал разоблачать пышное тело, жена же послушно, с закрытыми глазами, помогала ему в том.

Без слов - они не шли из сердца, ласкал мягкую плоть, пытаясь пробудить вожделение не столько в юной супруге, сколько в своем естестве. Касался губами налитой груди, водил руками по гладкой коже меж полных бедер, а тот орган, который прежде не подводил своего хозяина, почти не отзывался, едва обозначив какую-то твердость. Пришлось напрячь воображение и представить упругое тело любовницы, только тогда дело пошло на лад. Проник в тугое лоно, осторожно прорвал девственную преграду, под стоны Преславы довел до финала и почти сразу уснул, обняв прильнувшую жену. На утро еще раз предался любовной утехе, на этот раз гораздо успешнее - отдохнувшее за ночь тело справилось теперь без упрека. И супруга вела себя активнее - не лежала квашней, а сама прижимала с немалой своей силой, в проснувшейся страсти сдавливала ему грудь до ломоты в ребрах.

В последующие дни, общаясь с Преславой, открыл в ней природную сметливость - несмотря на юный возраст и немалую еще наивность, высказывала в разговорах довольно разумные суждения как в домашних делах, так и в отношениях между людьми и родами. По-видимому, передалась по крови способность видеть чьи-то помыслы и намерения их каких-то мелочей, на которые другие не обращали внимание. Иной раз прислушивался к мнению юной жены, поступал, как советовала и не раз убеждался в ее правоте. Вот так рождалась между ними привязанность, пусть не по любви, а из уважения, которая сказалась и в интимной близости - ее полнота уже не отвращала, как в начале, даже находил в ней свое достоинство, да и с любовным темпераментом у Преславы складывалось вполне прилично. Но при том не прекращал проводить ночи с любовницей - Радмила осталась в хоромах после свадьбы Варяжко, на правах ключницы. Жила в своей комнате в клети - на первом этаже, вела хозяйство по дому вместе с другой прислугой - дворником и кухаркой.

Весной же, когда Варяжко перевез семью из Казани, между женами образовался своеобразный Новгород - из разных племен и сословий, у каждой свой норов и интересы, сводили с кем-то союзы, плели интриги, да и детей тянули на свою сторону. Ближе между собой сошлись Румяна с Преславой - обе новгородчанки, со схожим складом ума, присущим многим жителям города - любознательным и живым, легким на подъем и готовым к переменам, если они сулят какие-либо выгоды. В этом плане Милава им явно уступала - придерживалась устоев, впитанным с молоком матери, с трудом принимала новые веяния вокруг нее. Да и сам беспокойный город как-то пугал ее - лишний раз не выходила на улицу, сидела дома как клуша в окружении детей, в хлопотах с ними находила душевный покой. С ней сблизилась Радмила - такая же кривичанка из селян, с малых лет воспитанная в послушании и радении за близкими.

Варяжко надеялся, что прежние и новые жены притрутся друг к другу, между ними сохранится лад и мир. Но вышло иначе - Милава и Румяна, как-то уживавшиеся между собой, теперь разошлись, повели если не войну, то распри, найдя себе союзниц из новеньких. Затеяли грызню за влияние в доме, внимание мужа и детей, могли сцепиться из-за любой мелочи. Та же Румяна, прежде тихая и незаметная, сейчас, получив поддержку немаленькой Преславы, припомнила старые обиды, стала допекать Милаву, как когда-то та ее. Но стоило той пойти грудью на маленькую Румяну, как перед ней встала Преслава, крупнее едва ли не на голову. До драки не дошло - разуму у жен хватило не доводить склоку до вырывания волос и расцарапывания, но мира от того в доме больше не стало. Хуже всего, что разлад коснулся детей - одни встали за маму, другие за тетю Румяну, а те не стеснялись при них ругаться, не выбирая слов. Малыши же повторяли за ними, не понимая смысла, но чувствовали в них недоброе и обижались друг на друга и взрослых.

Варяжко, занятый подготовкой экспедиции к Белому морю, не сразу заметил неладное в своей семье. Но однажды вечером, играясь с детьми, услышал от трехлетнего Тихомира бранное слово, которое тот высказал с обидой старшей сестре: - Ты плеха! Отдай моего коняшку!

Отчитал сына: - Тихомир, это плохое слово, нельзя такое говорить девочке. Кто так сказал, от кого услышал?

Тот простодушно ответил: - Мама. Она ругалась с тетей Румяной и сказала ей, что она плеха. Тетя Румяна рассердилась и говорила маме - она захухря и трясся...

В тот же вечер устроил разнос женам: - Милава, Румяна, не знаю, какая кошка между вами пробежала, но разве можно при детях ругаться и говорить глупости! Они же повторяют за вами, обзывают друг друга!

Тут и услышал от них взаимные обиды, со слезами и плачем. Позвал для разбирательства Преславу, та тоже наговорила разное, приняв сторону Румяны. Вмешалась Радмила, поднявшаяся в горницу на шум и плач, высказала свое, виня в случившемся младших жен. Разбирался с трудом, слушая одновременно говоривших баб - кто же из них прав, а кто виноват, а потом вынес приговор:

- Никого сейчас наказывать не буду, но если кто-то из вас вновь затеет свару, особенно при детях, то выгоню из дома - тому мое слово порука. Всем понятно? На этом все, больше разговора не будет!