– Ганс, высоковато взял! Два градуса поправка! – капитану явно нравился процесс стрельбы.
– Есть два градуса поправка, капитан! – радостно крикнул фон Хольштейн, крутя рукоятку наведения.
Этот снаряд лег аккурат на палубу, где находились ящики и привязанные канатами грузовые автомобили. Дистанция была хороша для выстрела прямой наводкой, и выстрел получился отменным. Вся палуба пришла в движение. Возникла вспышка от разрыва снаряда, затем как будто образовалась черная пустота, куда втянулось всё, что находилось на палубе, а затем грохнул такой исполинский взрыв, от которого корпус транспорта разломился на две части, как игрушечный, породив посредине гигантский столб пламени и дыма. Практически сразу раздался чудовищный свист и грохот.
«Детонация», – пронеслось в мозгу капитана. Что же там везли эти чертовы англичане? Снаряды? Бомбы? Волна горячего воздуха больно ударила по глазам и ушам офицеров. Гюнтер был прав: лодка слишком близко подошла к взорвавшемуся кораблю.
Фон Форстнер увидел, как из тучи огня и дыма вместе с обломками показался уродливый грузовой автомобиль с пылающим тентом, который, описывая дугу, летел в сторону лодки.
«Этого не может быть!» – такой была последняя мысль корветтенкапитана Ульриха фон Форстнера. Грузовик упал точно на рубку, смяв всех стоявших на ней. От сильнейшего удара произошел взрыв топлива, находившегося в баке автомобиля. Потоки горящего бензина хлынули в открытый люк мостика, заливая нутро субмарины. Удар и взрыв разрушили мостик, повреждена была также и обшивка, внутрь корпуса начала поступать вода, быстро заполняя пустоту. От горящего бензина воспламенилась рубка, огонь быстро распространялся во всех направлениях. Команда, застигнутая врасплох, была отрезана огнем в отсеках и, казалось, не пыталась спасти лодку. Субмарина получила сильный крен и начала погружаться. Воздух стремительно выходил огромными пузырями из открытого люка и пробоины. Казалось, что еще чуть-чуть, и лодка пойдет камнем ко дну. Уцелевшие матросы молились, судорожно вцепившись в трубопроводы и прикрученную мебель кубрика. Но чудо остановило погружение: оставшийся воздушный пузырь в кормовой части субмарины удержал ее, подобно поплавку. Некое подобие надежды промелькнуло у перепуганных и отчаявшихся людей.
Они не могли видеть, как из темной пучины стремительно поднимается гигантское существо, потревоженное ужасными взрывами. С первобытной яростью животное обрушило свою неописуемую силу на истерзанную лодку, которая содрогнулась всем своим корпусом, а металл загудел и затрещал, стреляя заклепками из деформированных переборок. Следующий удар был такой сокрушительной силы, что кормовой отсек отломился, словно тонкая спичка. Вода с бешеной силой заполнила каждый уголок внутреннего пространства субмарины, и та стала быстро погружаться, унося в черные глубины искореженный металл и человеческие жизни. Не выжил никто. Экипаж так и не понял, что же произошло, да это, наверное, и к лучшему. Существо же всплыло на поверхность, вытянуло свою длинную шею и исторгло победный свистящий рев, который эхом разнесся над суровой поверхностью холодных вод Атлантического океана.
Говорят, что снаряд дважды не падает в одну и ту же воронку или что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Лодка U-28 опровергла эту истину своим примером.
Хнот
СОЛНЦЕ ПОЧТИ ДОСТИГЛО ЗЕНИТА, начало заметно припекать. Любомира лежала в траве, закусив соломинку и нервно жуя ее кончик. Она хотела погадать на форме облаков, но, как назло, небо очистилось, и не было видно ни облачка. Последнее время один вопрос не давал ей покоя, особенно мучить он стал ее перед Праздником. Тяжкое липкое сомнение закралось в душу Любомиры. Болеслав, этот стройный светловолосый пригожий парень, совсем не смотрит в ее сторону, всё время поглядывает на других девушек селения, даже посмел глазеть на дочь повелителя – князя Теслава, когда та выезжала из замка Каренц на рыночную площадь несколько дней тому назад. Любомира с подружками сопровождала отца и молодых сильных деревенских парней, которые везли на телегах в замок весеннюю дань. Среди парней был и Болеслав, ее возлюбленный, ее боль и тревога. Жгучее и страстное чувство, которое она к нему испытывала, было больше, чем любовь. Оно приносило ей сладкое страдание, одинаково возвышало и унижало, было ее наваждением. И мысль о том, что он ее не замечает, смотрит сквозь нее, повергала в отчаяние. А тут еще эта проклятая чаровница, дочь князя Теслава, Казимира… Угораздило же их проезжать рыночную площадь именно тогда, когда из ворот замка Каренц верхом на добром вороном жеребце стремительно выскочила Казимира: в черном плаще, с развевающимися черными как смоль волосами и горящими, как у ведьмы, глазами. Торговки побросали корзины, лишь бы увернуться из-под копыт храпящего коня, и овощи покатились в разные стороны. Люди говорили, что княжна сильна в ведовстве, и многие старались не смотреть ей в глаза, когда с ней сталкивались. Глубокий поклон избавлял от необходимости поднимать голову и встречаться с ее огненным взглядом. Казимира проскакала мимо телег с данью, осадила коня и заговорила со старостой селения, который вел под уздцы первого мерина, запряженного в тяжелую подводу с окованными колесами. Все девушки, и Любомира в их числе, притихли, искоса наблюдая за госпожой, которая допрашивала старосту, не спешиваясь.
Вдруг Любомира заметила, что Болеслав неотрывно следит за властной госпожой, в то время как другие парни потупились. Огненная ревность обожгла Любомиру, голова закружилась. Он не переставая смотрел на княжну! Девушка застыла, она переводила взгляд со своего возлюбленного на Казимиру и обратно. Княжна махнула рукой старосте и случайно уронила на землю кожаную перчатку. Никто не посмел пошевелиться, но не Болеслав! Да, Болеслав шагнул, нагнулся, поднял упавшую перчатку и подал ее Казимире, глядя прямо ей в глаза как зачарованный. Княжна замахнулась было плеткой на дерзкого смерда, но остановилась и медленно взяла свою перчатку из руки Болеслава, подтягивая его к крупу своего коня. Любомира удивленно наблюдала за тем, как ее Болеслав делает шаг, еще шаг и оказывается у ног величественной Казимиры, которая так же неотрывно смотрит ему в глаза. Время будто остановилось, эта сцена длилась целую вечность. Все звуки и краски вокруг померкли, Любомира видела лишь двоих – красавицу Казимиру и своего желанного. Вдруг княжна резко выдернула перчатку из руки Болеслава, пришпорила коня и галопом помчалась прочь, но обернулась, бросила через плечо сверкающий взгляд Болеславу и случайно встретилась глазами с Любомирой. Это длилось лишь мгновение, но Любомира была готова поклясться, что княжна криво усмехнулась ей. Более она не оборачивалась и ускакала прочь, поднимая клубы пыли и распугивая разбегающихся куриц.
Потрясенная Любомира медленно перевела взгляд на Болеслава, который всё еще стоял, преклонив колено. Староста прикрикнул на юношей, все разом ожили, а подружки наперебой начали обсуждать наряд княжны и смелость Болеслава. Любомира очнулась от этого наваждения, тряхнула головой, отгоняя от себя тревожные мысли, и повернулась к тормошащим ее щебечущим подружкам.
Близился Праздник, на котором молодые люди окончательно выбирали себе пару и приносили символические жертвы идолам Руевита и Яровита, помогавшим в рождении сильных мальчиков-воинов и плодовитых девочек. Так продолжался род ее племени, древний род руян. Она выплюнула соломинку и приподнялась на локте. Вдалеке поднимался столб сизого дыма: это разжег печь ее отец, искусный кузнец, делавший не только железную утварь для селения, но и ножи для княжеской охоты. Мысли о замке вернули ее к воспоминанию о княжне. Та была очень красива яркой, совсем не северной красотой. Черные густые волосы ниспадали блестящими струями на ее плечи; высокая, стройная, сильная, она покорила даже послов Вальдемара Датского, которые уехали с донесением, что на Рюгене есть сокровище более ценное, чем всё серебро рода. Казимира была обладательницей буйного характера, весьма своенравной, она часто перечила отцу и без сопровождения скакала на своем вороном жеребце по окрестным лесам. Любомира слышала, что княжну учила ведовству древняя старуха, которая жила в лесу одна уже долгие годы, изредка принося в замок высушенные коренья и травы. Поговаривали, что некоторые парни из других селений бесследно исчезали после того, как встречали княжну во время ее прогулок верхом в окрестных лесах. Правда, в ее селении ничего подобного не происходило.
Но как на княжну смотрел Болеслав! И она жгла его своими черными глазами. На нее же, на ту, которая готова отдать жизнь за любимого, ту, которая страдает и согласна быть даже дворовой собакой, лишь бы рядом с ним, он не обращает внимания… Любомира не испытывала недостатка в поклонниках, парни из других селений так и увивались за ней, наперебой приглашая на Праздник, но она никого не замечала, мечтая о Болеславе.
У девушки был один недостаток – она была сухорука. С детства левая рука не росла и осталась маленькой, она носила ее, как ребенка, – прижатой к телу. Зато правая была очень проворной. Любомира слыла прекрасной работницей, сеяла и жала не хуже, чем ее подружки, даже лучше многих. А еще она была красива той неброской северной красотой, к которой нужно присмотреться, понять и уже не искать лучшего в иных племенах и землях.
Она понимала, что все людские недостатки, которые у других разбросаны по телу, у нее собрались в сухой ручке, в остальном она была идеалом северной женщины: сильная, высокая, верная, гордая, спокойная. Нет, не спокойная. Страстная. Уж она-то сможет доказать Болеславу, что лучше нее на всем острове не сыскать. На Празднике она его получит, он будет принадлежать ей одной. Она будет неистово молиться Яровиту, а если он не поможет, то обратится за помощью к Чернобогу, запретному идолу, который помогает ведунам и знахарям. Да и какая разница, кто ей поможет, лишь бы она получила того, кто занимает ее мысли и не дает ей покоя. И она готова заплатить любую цену.
Может, он не замечает ее из-за сухой руки? Этого, конечно, не исправить, но она будет молиться идолам, которые всегда помогали ее сородичам добиваться целей, побеждать в сражениях, преодолевать невзгоды и неурожаи.
Любомира решительно встала, отряхнула подол своей холщовой рубахи и зашагала к капищу.