Он смотрит прямо на меня, и я вижу, что в его глазах блестят слезы.

– Люди не в состоянии отличить неблагого фейри от обычного животного. И отчасти я понимаю, правда. Я тоже должен охотиться, питаться и выживать. Если бы люди обладали способностями фейри, вряд ли я бы смог отличать человека от добычи. Но бывали случаи, когда люди знали, что перед ними фейри, разумное существо… но отказывались нас таковыми признавать. И после сегодняшнего ужина я понял, что их неуважение распространяется даже на благих фейри. В этой форме я всего лишь экспонат, зрелище.

Его слова поражают меня в самое сердце. Они слишком сильны. Слишком точны. Я поспешно вытираю щеки, ловя несколько случайных слез.

– Ты прав, – говорю я. – Более того, люди так же часто и друг к другу относятся, как к экспонатам, собственности и развлечению. Возможно, от этого тебе станет чуточку легче.

– Мне от этого не легче. – В ровном голосе слышится жестокость. – Я только сильнее злюсь.

Сердце пропускает удар, а я пытаюсь подобрать слова. Пускай я прекрасно понимаю его мнение и во многом готова согласиться, но все равно желаю избавить его от такой ярой ненависти к людям. Ко мне. Я подаюсь к нему.

– Эллиот, ты прав насчет людей. Временами мы такие, какими ты нас видел. Но это нас не определяет, не все представители моего вида наделены худшими чертами из возможных.

Он качает головой с горьким смехом.

– Даже после того, как жестоко с тобой обошлись, ты пытаешься их защитить? Пытаешься убедить меня, что общество людей не так ужасно, как я думаю?

Мгновение я изучаю его лицо, мысленно перебирая все, о чем мы говорили этим вечером. В голове всплывают воспоминания об ужине, самодовольной ухмылке Имоджен и болезненных происшествиях в прошлом. На один краткий миг мне хочется отречься от своих слов и сказать, что Эллиот прав. Но это было бы ложью. Ведь в противовес отвратительным чертам в людях есть и светлые. Я вижу их в Нине, в добром книготорговце мистере Корделле. Потенциал есть даже у тех, кого я плохо знаю, например, у сводной сестры Имоджен, Эмбер. Как бы сильно я ни хотела выбраться из Вернона и лап его общества, в какой-то степени я понимаю, что если бы я попыталась, то нашла бы достойных представителей города.

Я кладу руку на сжатый кулак Эллиота. Удерживая его взгляд, выдаю со всей убежденностью, на которую способна:

– Да, Эллиот. В людях есть добро.

На несколько мгновений мы погружаемся в морозную тишину. С каждым мигом жар заливает мои щеки все сильнее, и осознание того, что я касаюсь руки Эллиота, поражает сильнее всего. Этот жест сейчас кажется жизненно необходимым, способным придать силу моему заявлению, но поскольку его кулак под моей ладонью не разжимается, у меня из головы не выходят его возмущения тем, как бесцеремонно его трогала миссис Коулман. От испуга пульс учащается, но я слишком смущена, чтобы делать резкие движения.

Я уже собираюсь медленно отстраниться, и тут Эллиот разжимает кулак, его пальцы становятся податливыми, и он поворачивает руку, чтобы переплести свои пальцы с моими в нежном захвате. На его губах появляется грустная улыбка.

– Я начинаю думать, что, возможно, ты говоришь правду.

Мое сердце начинает биться быстрее, когда он пристально смотрит мне в глаза. И раньше такое его внимание казалось грубым и неуместным, но сейчас… все иначе. По-прежнему опасно, но ощущения другие, я не знаю, как это объяснить. В животе возникает странная буря, и я забываю, как дышать. Да, чувство и правда опасное.

Эллиот проводит большим пальцем по тыльной стороне моей ладони, и ласка словно растекается вверх по руке и вниз по всему телу. Он размыкает губы, но ничего не произносит.

Я ловлю себя на том, что тянусь к нему, словно магнит, как будто таким образом способна вытянуть из него то, что он не решился сказать. А может, я пытаюсь побудить его не заговорить. Возможно, дело в его губах…

Едва заметное движение мгновенно приковывает наше внимание к розе. Там, медленно паря по извилистой дуге взад и вперед, красный лепесток падает на заснеженное ложе внутреннего дворика.

Эллиот напрягается. Неторопливо поднимается, отчего его рука выскальзывает из моей, и направляется к розе.