— Но где мы? Где мы?

— Успокойтесь, мистер Баллистер, — с ноткой иронии сказал он, — вы капитан, не забывайте об этом. Я не знаю, куда мы попали. Я могу выдвинуть одну гипотезу. Это — слово из обихода ученых, но оно иногда помогает в самых смелых предположениях.

— Все равно, — ответил я, — предпочитаю слышать магические и дьявольские истории, а не «Я не знаю», что лишает морального духа.

— Мы, быть может, в иной плоскости существования. У вас есть познания в математике. Они помогут вам понять. Наш трехмерный мир, вероятно, потерян для нас, я попробую определить этот мир, как мир энного измерения, хотя это весьма смутное определение. Действительно, если бы под воздействием немыслимой магии или чудовищной науки нас перенесло или на Марс, или на Юпитер, или даже на Альдебаран, это не помешало бы нам увидеть в том или ином уголке неба созвездия, которые мы видим с Земли.

— А солнце? — неуверенно спросил я.

— Сходство, совпадение в бесконечности, нечто вроде эквивалентного светила, быть может, — ответил он. — Кстати, это всего лишь предположение, слова, пустые мысли, а поскольку, я думаю, нам суждено умереть в этом странном мире или в мире нашем, надо сохранять спокойствие.

— Умереть, умереть, — сказал я. — Я буду сражаться за свою шкуру!

— С кем? — с усмешкой спросил Джеллевин. И добавил: — Фрайар Такк, правда, говорил о чем-то страшнее смерти. Если и есть мнения или пожелания, которые нельзя отбрасывать, так это его слова.

Я вернулся к тому, что он называл своей теорией.

— Энное измерение?

— Бога ради, — нервно сказал он, — не придавайте моим словам такой важности. Ничто не доказывает, что творение возможно вне нашего вульгарного трехмерного мира. Так же как мы не обнаружим идеально плоских существ из двухмерного мира или линейных существ из мира одномерного, так и нас не отличить от целостностей, если они есть, которые обладали бы чем-то большим, чем мы. У меня в данный момент, мистер Баллистер, ни сердце, ни душа не лежат для чтения вам курса по гипергеометрии, но для меня очевидно, что некое пространство, отличное от нашего, существует. К примеру, пространство наших снов, которое позволяет нам увидеть в одной плоскости прошлое, настоящее и, быть может, будущее. Мир атомов и электронов, звездные вихри, относительные и невероятно большие пространства с головокружительной и таинственной жизнью.

Он устало махнул рукой.

— Какова была цель этого загадочного школьного учителя, когда он привел нас в эти дьявольские края? Как, а главное, почему он исчез?

Я вдруг хлопнул себя по лбу. Я вдруг вспомнил одновременно ужас Фрайара Такка и несчастного бродягу в баре «Веселое сердце».

Я поведал эту историю Джеллевину. Он медленно покачал головой:

— Не стоит преувеличивать это более или менее предсказательное ощущение нашего друга. В первый же день, когда Фрайар Такк увидел нашего пассажира, он сказал мне: «Этот человек представляется мне в виде непреодолимой стены, позади которой происходит что-то громадное и ужасное». Я не задал ему дополнительных вопросов. Это было бесполезно. Он больше ничего не знал. Его оккультное ощущение сводится к образу, который, скорее всего, конкретизируется в его мозгу, но он не в силах провести его анализ. Этот страх Фрайара Такка возник издавна. Он, похоже, стал волноваться, когда узнал название нашей шхуны. И говорил, что в этом кроется какая-то хитрость. Когда я теперь размышляю над этим, мшу вам напомнить, что в астрологии имена людей и названия вещей играют первостепенную роль. Астрология — наука четвертого измерения, а такие ученые, как Нордманн и Льюис, начали с ужасом подмечать, что тайны этой тысячелетней мудрости и тайны современной науки о радиоактивности, а также тайны совершенно новой науки о гиперпространстве являются троюродными сестрами.

Я чувствовал, что Джеллевин так рассуждал, пытаясь успокоить самого себя, словно хотел объяснить миру, который нас окружал, свой умственный подход, свою природную суть, веря, что таким образом сможет победить некий ужас, надвигающийся на нас из черной дали горизонта.

— Как будем действовать? — спросил я, почти отказываясь от своей власти.

— Развернемся левым бортом, — сказал он. — Ветер, похоже, мне кажется ровным.

— А каким курсом?