Я не стала расспрашивать его, пусть и умирала от любопытства.

Мы приступили к самому сложному — математике. Не могу назвать себя суперучителем, я просто объясняла ему так, как понимала сама. Филипп действительно был не глуп, он меня слушал и даже целый час просидел без улыбок (конечно, кому хочется веселится во время пытки). Я показывала ему, как решать, а затем мы вместе приступили к домашней работе. Он показывал мне свои ответы, мы сверялись, я либо кивала, либо мы вместе разбирали пример.

Сидеть на полу оказалось очень удобно, опираясь спиной на диван. Стол был нам по уровню, а сиди мы выше, сгорбились бы над ним, как креветки.

За спиной послышались шаги, кто-то спускался со второго этажа и направлялся к нам. Я и не думала, что в доме кто-то есть, здесь стояла такая тишина, что я слышала каждый вдох Филиппа, сосредоточенного над примерами.

— Сколько сидеть можно, пойдемте, я вас покормлю, — в арке появилась полноватая женщина средних лет с забранными в пучок волосами. Я повернулась и улыбнулась ей.

— Сейчас, доделаем номер, — ответил ей Филипп, не поворачиваясь.

— Учатся и учатся, отдыхать детям некогда, — как-то по-доброму проворчала женщина, удаляясь от гостиной. Вероятно, она видела, как мы пришли в окно, но почему-то не спустилась.

— Твоя бабушка такая милая.

— Алла не бабушка, — Филипп не отрывал взгляда от тетради. — она наша экономка.

Я захлопала ресницами.

— Ты серьезно? Сколько еще слуг в этих хоромах?

— Больше никого.

Мне хотелось расспросить его больше, но я не знала, как корректнее это сделать. Вдруг он посчитает меня меркантильной или переходящей личные границы. Все-таки мы знакомы всего один день и судя по тому, что Филипп не задал мне ни одного личного вопроса, сближаться он не намерен.

Дописав последний номер, Филипп пригласил меня пройти в столовую, она находилась как раз параллельно нам в другой арке. На самом деле эта комната лишь предполагалась быть столовой, но сейчас она была пуста, лишь в другом конце, прямо напротив панорамного окна, в которое была встроена дверь, ведущая на задний двор, располагался кухонный гарнитур металлического цвета и барная стойка, которая и служила здесь обеденным столом.

Алла была очень милой женщиной, она бегала вокруг нас и расспрашивала о дне, проведенном в школе. Филипп отвечал односложно, а Алла не допытывала подробности, сразу переходила на другую тему. Нам предложили мясо, завернутое в капустный лист и отварной рис. Я согласилась только на гарнир и сок, под причитания Аллы, что девушки пошли худые, как тростинки, все о фигуре думают.

Мне бы в голову даже не пришло, что у кого-то может быть экономка. Садовников можно было встретить или клининг по вызову, но, как правило, все семьи занимались своими домами самостоятельно.

За окном уже стемнело, крупные хлопья не спеша падали с неба, освещаясь золотистым светом садовых фонарей. Я залюбовалась этой картиной, тем более из окна в полный человеческий рост. В воздухе витал аромат жареного, Алла не прекращала свои вопросы, а мои колени изредка дотрагивались до ног Филиппа, свисающих с высокого стула. Точнее он полной стопой касался пола, я же болтала ногами в воздухе.

Взяв с собой тарелку печенья, мы вернулись в гостиную, и я приняла решение приступить к французскому, чтобы завтра на уроке Филипп не ударил в грязь лицом. Как и во всех школах у нас было обязательным изучение английского, но также добавлялся один европейский язык по выбору: испанский, итальянский, немецкий или французский. По чьему выбору непонятно, нас ставили перед фактом. И как же мне повезло, что нашему классу достался именно родной мне язык страны лягушачьих лапок. Если дома у бабушки Джаннет я выражала собой сгусток позора, то в школе я была просто звездой данного предмета.

Филиппу было тяжко. Пусть он и учился в неплохой школе, где тоже преподавали французский, упор там был явно не на него. Парень мог прочитать пару-тройку слов и то с неправильным произношением, а уж о построении предложений речи быть не могло. Поэтому я кинула все свои силы на постановку речи, не режущей слух, чтобы он хоть половину текста мог прочесть.

— Все настолько плохо? — спросил Филипп, поднимая на меня глаза. Думаю, по моему сморщенному носу он и так все понял.