Он был не только очень толстым, но и до крайности неряшливым. Еще в бытность свою дофином он произвел настолько неблагоприятное впечатление на неаполитанского посла, что тот написал королеве Марии Каролине: «Он напоминает дикаря, выскочившего из леса». Мадам Кампан, которая относилась к нему довольно доброжелательно, охарактеризовала его следующим образом: «Черты его лица отмечены печатью благородства и меланхолии, походка лишена пластичности и тяжеловата, и сразу же бросается в глаза его чрезвычайная неопрятность. Хотя прическу ему делает превосходный парикмахер, волосы у него вечно растрепанные, поскольку он не следит за ними. Голос не грубый, но все же неприятный; когда он в разговоре начинает горячиться, в его голосе появляются визгливые интонации».
Этот портрет прекрасно дополняла и свойственная Людовику невыдержанность. У него явно была некоторая склонность к бузотерству: он не раз устраивал потасовки со своим братом графом Прованским в присутствии жены и ее камеристки. Любил грубые шутки и позволял себе довольно-таки плебейские выходки, демонстрируя свою неприязнь к аристократизму двора.
Во время визита Франклина в Париж горожане с большим энтузиазмом чествовали этого прославленного изобретателя громоотвода и героя борьбы за независимость Америки, и многие дамы носили модные тогда медальоны, на которых была выгравирована надпись: «Он отвоевал у неба молнию, а у тиранов — скипетр». Король заказал в Севре ночной горшок, на днище которого велел сделать ту же надпись, и послал его графине Диане де Полиньяк, восторженной почитательнице Франклина.
Он был неприхотлив во всем, кроме еды. Ненавидел дворцовую роскошь и сразу после вступления на престол начал бороться с ней, упраздняя всякие придворные ритуалы, чем сразу вызвал к себе неприязнь со стороны аристократии. При дворе существовало одно странное ведомство, которое называлось «Маленькие удовольствия». В его функции входило обеспечивать королю всевозможные развлечения. Когда начальник этого ведомства Лаферте впервые предстал перед Людовиком XVI, тот в недоумении спросил:
— Кто вы такой?
— Я интендант «Маленьких удовольствий», сир.
— Для меня единственное удовольствие — это прогуливаться по парку, — сказал король.
Но главной его добродетелью и, можно сказать, основной чертой характера являлось мягкосердечие. Он питал откровенную симпатию к простым людям, и поэтому так трогательно и искренне прозвучали сказанные им однажды слова:
— Только господин Тюрго и я любим этот народ.
Он страшится жестокости и крови, легко, в духе своей эпохи, впадает в умиление, причем в этом нет ничего наигранного, все идет от чистого сердца. Он роняет слезы, когда в придворном театре играют классическую драму Шамфора «Мустафа и Занжир», в которой воспевается братская любовь, то есть и братьев своих он тоже любит, как бы странно это ни звучало, если учесть известные нам обстоятельства.
Мы могли бы долго перечислять его достоинства, что было бы вполне справедливо после того, как уже достаточно сказали о его недостатках. Но это лишнее. За последовавшие десятилетия роялистски настроенные историки только и твердили о доброте и великодушии Людовика XVI.
Нужно все-таки учесть, какая пропасть отделяла короля от простых смертных. С самого рождения он жил в настолько обособленном, изолированном мире, что у него неизбежно должно было притупиться чувство реальности. Он не знал людей, не мог понять, что стоит за их поступками. И поэтому не почувствовал опасности, грозившей трону, не смог из тронного зала увидеть надвигавшейся грозы…
Можно сказать, что доверие к людям и прочие добродетели Людовика XVI в не меньшей степени способствовали подготовке революции, чем злодеяния его предков, и даже трудно представить себе более неподходящую для того периода фигуру на французском престоле. Именно это имел в виду Сент-Бёв, когда писал: «Его религиозная и гуманная натура отнюдь не способствовала ему в выполнении высокой исторической миссии; он был склонен к жертвенности и при своем слабоволии не мог достичь величия иным способом, нежели надев мученический венец… В последний день Мария Антуанетта пыталась воздействовать на мужа, чтобы он встретил свой роковой час как подобает королю, потомку Людовика XIV, но эти попытки не увенчались успехом».
Гибельным для французской короны оказалось то, что Людовик XVI по духу был скорее потомком Людовика Святого, чем Людовика XIV.
Глава одиннадцатая
ПРИГОВОР
Следствие длилось несколько месяцев. Арест Николь и Рето в корне изменил ситуацию: от нагроможденных Жанной измышлений камня на камне не осталось, когда д’Олива призналась, что изображала королеву в беседке Венеры, а Рето — в том, что подделывал письма Марии Антуанетты. Двенадцатого апреля Жанне устроили очную ставку с Рето и д’Олива, и в конце концов у нее уже не осталось никакой возможности отрицать очевидное. Признание далось ей через силу: она на глазах утратила всю свою фанаберию, разрыдалась и грохнулась в обморок. Тюремный надзиратель подхватил ее на руки и понес обратно в камеру. По дороге она очнулась, укусила его в шею — и он ее уронил.
Когда попытка свалить все на Калиостро потерпела неудачу, ее осенила новая идея: объявить главным злоумышленником Рогана. Якобы она была лишь слепым орудием в его руках, даже не подозревая, о чем идет речь. А когда и эта идея оказалась нежизнеспособной, начала симулировать сумасшествие. Разбила в своей камере все, что смогла; отказывалась ходить на допросы, объявляла голодовку. Заходя в камеру, надзиратели обнаруживали ее под койкой в чем мать родила.
Калиостро на допросах держался с большим достоинством, спокойно парируя яростные нападки Жанны, и однажды настолько вывел ее из себя, что она в сердцах запустила в него подсвечником, но промахнулась и при этом обожгла себе руку горящей свечой. А перед Рето де Вилье великий маг произнес внушительную проповедь на моральные темы. Если ему верить, говорил он до тех пор, пока не выдохся, и заслужил горячую благодарность судей.
Но когда он оставался наедине со своими мыслями, силы покидали его и наваливалась страшная усталость. Процесс утомил его больше, чем всех остальных. Его темпераментная итальянская натура уже не выдерживала одиночества, тюремных стен и постоянного напряжения. Калиостро был на грани нервного срыва, и за ним постоянно следили, опасаясь, как бы он не наложил на себя руки.