А я хотела, чтобы папка был жив! Мой мятежный дух сопротивлялся его шантажу, но как было еще спасти отца? Я запрыгнула на лошадь, и животное заржав, тут же бросилось в противоположную сторону от замка. Я чуть было не упала с коня, и мне, черт возьми, пришлось обхватить за талию этого лживого недокороля. Я сжала зубы и мрачно смотрела под ноги лошади, на уходящую назад дорогу. Не могла поверить, что такое случилось! Ах, какие же мы с папкой наивные… Особенно я, дурочка… Никогда не стоит верить эльфам. НИКАКИМ.

Я обернулась и увидела, как многочисленное войско остроухих беспрепятственно ринулось в крепость через открытые ворота. Наши бойцы храбро махали мечами, но куда им, оставшимся, справиться с такой сворой остроухих дьяволов… Конь уносил меня все дальше, и я даже не знала, куда мы скачем. Я отвернулась, глядя вперед, на горизонт, где землю озаряли первые лучи восходящего солнца. Отца я больше так не видела.

Ветер обдувал мое лицо, а я источала волны злости по отношению к остроухому заразе. Он молчал, а вот я не собиралась. И потому спросила:

— Где мой отец?

Тот ответил не сразу, продолжая молчать и испытывать мое терпение. Когда я уже хотела сказать «ну?», эльф проговорил:

— Его отвезут в мой замок, после захвата крепости.

— И где он будет жить?

Я прижалась к нему сильнее, потому что конь перешел на рысь.

— Конечно же, в Подземелье.

— А меня ты тоже будешь там держать? — язвительно спросила я.

— Посмотрю на то, как ты будешь себя вести.

Ах, он посмотрит! Господи, как же он меня раздражает!

— Я смогу видеться со своим отцом?

— Одного раза в месяц достаточно? — глянул он на меня через плечо.

— ВСЕГО ОДИН РАЗ?

— Ты предпочитаешь не видеться с ним вовсе?

Я закусила губу. Внезапно конь остановился, и я ткнулась лбом в его спину.

— Какого черта?

— Такого, что мы приехали, — ответил остроухий и изящно спрыгнул с лошади.

Потом подал руку мне — хотел помочь мне слезть с лошади. Вот еще! Я, сделав вид, что не заметила, спрыгнула рядом с ним, кинув на эльфа наглый взгляд. Он ничем не выказал своего неудовольствия, и мое злорадство от этого было не таким сильным. Меня взяла досада — почему он не среагировал?