— Получается, вы теперь вместе? — подытожила я.
— Да не знаю. Поговорить-то мы так и не успели. Все не как у людей, — выдала Николь, и сама рассмеялась до слез.
Стоило вспомнить про Сеньку, как тот высветился на ее смартфоне под какой-то сопливо-романтичный рингтон. На девичьем лице расплылась счастливая улыбка от уха до уха.
— Я еще отойти не успела после этой безумной ночи, а он уже соскучился, — испытывая мужское терпение на прочность, «пожаловалась» подруга.
— А может, он наконец решил нормально поговорить? С вашей страстью только по телефону это и получится, — подтрунивала я над новоиспеченными влюбленными.
После короткого общения по телефону Николь засобиралась и уехала. Проводить ее из своей комнаты вышла и моя мама. Я была рада, что у нас с ней все прояснилось. Но после благотворительного вечера у меня все еще оставался один вопрос, ответ на который хотелось бы услышать.
Разговор предстоял непростой, мы обе это осознавали и не торопились его начинать. Сначала уложили спать Ванюшку и только потом пришли на кухню пить травяной чай.
— Почему, мам? Почему ты молчала столько времени? Ты же видела, как я переживала, боялась преследования, мучилась от чувства вины…
— Я не могла, Сандра, — ее длинные пальцы напряженно обхватили чашку, а губы сжались в тонкую линию.
— Чего не могла? Неужели ты думаешь, что я стала бы осуждать тебя из-за нового мужчины? Отца больше нет, я достаточно взрослая, чтобы понять…
— Да дело не в этом! — вскрикнула мама и глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. — Я не могла признаться самой себе. Дима… То есть Дмитрий Петрович, он замечательный. Лучше всех, кого я знала. Но не из нашего круга. Он не имеет титулов и родовитых корней, не разводит лошадей, не увлекается коллекционными винами, ничуть не разбирается в искусстве. Он обычный работяга, Сандра, немногим успешнее других. Сначала я даже боялась, что кто-то из бывших знакомых увидит нас вместе. Мы из разных миров, понимаешь?
— Нет, мам, не понимаю. То, о чем ты говоришь, всего лишь условности.
— Условности? Да на этих условностях строилось все мое воспитание, вся моя жизнь, если хочешь! Моя бабка, которая, между прочим, была потомственной княжной, перевернулась бы в гробу, узнай, что ее внучка собралась замуж за пекаря с фамилией Ложкарев. Она рассказала бы мне, как низко я пала.
— Но ведь ты счастлива с ним? Разве нет? Рядом с папой я никогда тебя такой не видела, несмотря на то, что вы были из одного круга.
— В этом все и дело, что я буквально разрываюсь на части, — призналась мама, опустив голову, и наблюдая невидящим взглядом за движением лепестков ромашки в прозрачной чашке. — С одной стороны, мне, как любой нормальной женщине, хочется любить и быть любимой. А с другой… Мы же Апраксины! А это не только звучит гордо, но и накладывает определенные обязательства.
— Перед кем? — моя ладонь в знак поддержки накрыла ее тонкое запястье, и мама подняла на меня взгляд пронзительно голубых глаз. — Из всей родни остались только ты, я, да Ванюшка. Если это так важно, мы освобождаем тебя от всяких обязательств. Потому что хотим видеть свою маму счастливой и пусть с другой фамилией. Только это и имеет значение.
— Какая же ты у меня хорошая выросла, Сашка… — из ее глаз хлынули слезы и полились беспрерывным потоком, словно она не могла их контролировать. А у меня от ее слов, которые я и не ожидала услышать, сердце сжалось до боли. — Другая на твоем месте уже давно развернулась бы и ушла… Прости меня, дочка. Я так виновата перед тобой. Знаю, что не самая лучшая в мире мать и тебе со мной приходилось непросто, но смею надеяться, что и не самая худшая. Я очень люблю тебя. По-своему, как умею, и все-таки люблю. Ты всегда помни об этом.
— Я знаю, мам. Я тоже тебя люблю, — отозвалась, растирая по щекам слезы, которые жили своей жизнью. — Мы же семья, а в семье своих не бросают. Даже если выгонять будете, куда я от вас уйду?
Бантик, вошедший на кухню, окинул непонимающим взором двух ревущих женщин за столом, завалился у нас в ногах и жалостливо заскулил.