Брат Лоренцо поднялся, выпрямился во весь рост и всплеснул руками, взмахнув окровавленным рукавом:
– Неделя? Вы говорите – неделя? Чтобы исполнить волю Господа?!
– Господа или вашу?
Я рискнул мельком взглянуть в сторону синьоры Капулетти.
Бесцветные глаза ее метали молнии, губы превратились в тонкую ниточку. Она была подозрительной натурой, и этот странный, связанный с потусторонними силами визит будил в ней сомнения и подозрения. И вряд ли нам удалось их в ней потушить.
– Я пошлю письмо аббатисе, чтобы получить подтверждение… подтверждение, что это ваше откровение было действительно от Бога, а не из какого-то более низкого места. Если это окажется правдой – вам будет оказана честь сопроводить девицу в монастырь. Если же нет – можете быть уверены, что все будет доложено епископу и он сам разберется, что делать дальше.
Епископ, разумеется, был урожденный Капулетти.
Брат Лоренцо, таким образом, подвергался из-за меня смертельной опасности – но, глядя на Розалину, которая тоже пострадала из-за меня, я не видел другого выхода. Ее жизнь висела на волоске между настроением Тибальта и равнодушием его тетушки. Я не хотел оставлять ее здесь, подвергая еще большему риску, но вдруг я заметил, как она чуть шевельнула поврежденной рукой. Этот еле заметный жест означал, что мне лучше удалиться.
Поэтому я прикусил язык – в буквальном смысле этого слова, чувствуя железистый привкус крови во рту, склонил голову в поклоне и сложил руки в молитвенном приветствии, пока брат Лоренцо бормотал приличествующие моменту благодарности синьоре Капулетти, губы которой так и не разжимались, будто склеенные. Получив обещание, что раны Розалины будут обработаны должным образом, он потянул меня прочь – вниз по лестнице.
Тибальт все еще торчал там, подобравшись, как кот перед прыжком, и нам пришлось пройти мимо него. Я был так близко, что мог уловить идущий от него запах крови Розалины и тяжелый, резкий запах его пота.
Я почувствовал, как бешенство вскипает во мне обжигающей волной. Руки у меня невольно сжались в кулаки, я с трудом преодолел искушение выхватить кинжал, спрятанный в складках одежды, и вонзить его в горло этому мерзавцу, но та часть моего сознания, которая еще способна была думать, напомнила мне: Розалина Капулетти не член моей семьи.
Как она тогда сказала? «
Вместо привкуса крови во рту у меня появился привкус пепла, когда мы покинули дворец Капулетти и двери с грохотом захлопнулись у нас за спиной.
Я путался в полах мерзкой душной рясы и сделал было попытку немедленно избавиться от нее, но брат Лоренцо схватил меня за руку, когда я уже готов был развязать веревку, заменяющую мне пояс.
– Не здесь! – остановил меня он. – Вы были правы, ей действительно угрожала опасность, но с Божьей помощью сегодня вечером мы спасли ей жизнь. Ее тетушка, синьора Капулетти, теперь не допустит убийства Розалины: им, разумеется, всем глубоко наплевать на бедняжку и ее права, но у них кишка тонка отвечать потом на вопросы, которые им может задать Церковь. Так что теперь она в относительной безопасности. Но нашей первостепенной задачей становится перехватить то письмо, которое она напишет аббатисе.
– Об этом я позабочусь, – кивнул я. Это было как раз то, что я хорошо умел делать – и гораздо лучше, чем изображать молодого смиренного вида служителя Церкви. – Но какой ответ нам лучше отправить во дворец?
– Если вы не хотите, чтобы пострадала моя блестящая репутация как провидца и пророка, то, я думаю, в нем должно быть написано, что я избран в качестве сопровождающего для синьорины Розалины в ее путешествии навстречу Христу. Также следует упомянуть Святой Дух и видения, одно или два.
Я не хотел, чтобы Розалина отправлялась в монастырь, – ведь тогда я больше никогда не смогу видеть ее. Но, судя по всему, для нее это было наилучшим выходом: там, по крайней мере, она будет в безопасности. А здесь, в Вероне, она все время находится под угрозой: неизвестно, к чему в следующий раз может привести вспышка гнева ее брата – возможно, последствия будут еще ужаснее, чем сегодня.
О Боже, я желал ему смерти.
Но я только кивнул, сгибаясь под тяжестью своей сутаны, опустил плечи в смирении, которого совсем не чувствовал, и пошел вслед за отцом Лоренцо по молчаливому, опасному городу.