Она вздрогнула, сплела пальцы рук, лежащих на коленях, но не отвела взгляд. И даже, кажется, еще чуть выше подняла подбородок.

– Она может быть проклятием, если ее воспринимать таким образом, – ответила она. – Для Меркуцио это было ясно как день. Иногда любовь не приносит ничего, кроме боли, – но в этом виновата не сама любовь, а тот, кто любит, мы сами. Он знал это. Он ненавидел всех тех, кто стоял там и бездействовал, – но он не хотел проклинать вас лично. Только виновных.

Я вдруг понял, что инстинктивно верчу кинжал в руках – вероятно, для того, чтобы удержаться от искушения и не всадить его ей в горло.

– Расскажи мне все, – потребовал я.

В комнате больше не было стульев, только незастеленная кровать с плетеным днищем, но я отбросил брезгливость и взгромоздился на это ненадежное сооружение. Ведьма посмотрела на меня, затем на отца Лоренцо, а потом склонила голову.

– Святой отец тут ни при чем, – сказала она. – Он пришел сюда за травами и настойками, в этом нет ничего греховного. Может быть, вы позволите ему уйти?

– Нет, – отрезал я, чем сильно огорчил монаха, который уже воспрял было духом. – Мне нужно, чтобы он тоже слышал. А теперь – признавайся во всем, ведьма. Расскажи мне о вашем сговоре с Меркуцио.

Она облизала губы и начала тихим голосом – таким тихим, что мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее.

– Смерть моего кузена его сломила, – сказала она. – Он всегда верил… верил, что каким-то образом им удастся быть вместе. И когда случилось то, что случилось, когда моего кузена так жестоко убили у него на глазах… дух вашего друга был сломлен, вера была сломлена, синьор, – и это можно понять. Ведь он умолял. Он умолял своего отца о пощаде, но… его не послушали. Как же мог он не чувствовать ненависти?

– К отцу – конечно. К тем, кто накидывал веревку на шею бедного парня, – возможно. Но почему мы?!

– Ненавидеть своего отца – это большой грех, – вмешался неожиданно брат Лоренцо. – И Меркуцио пытался простить его, оправдать, как и положено любящему сыну. Возможно, он просто не мог проклясть его.

– Очень жаль, – заметил я. – Потому что никто больше его отца этого не заслуживал, – я сверлил женщину немигающим взглядом. – Продолжай.

– Он… он думал, что это виноваты Капулетти, синьор, а Капулетти – это ваши кровные враги. Он хотел отомстить им.

– Но почему же он говорил «на оба ваши дома»?!

– Потому что… – женщина колебалась, потом покачала головой. – Потому что мы накладывали проклятие на Капулетти, но при этом говорили: «дом того, кто предал нас». Так что если это были не Капулетти, кто-то другой…

– …Тогда проклятие падает на нас обоих, – закончил я и сцепил похолодевшие пальцы.

Какая нелепая путаница, и сколько она принесла боли и страданий!

– Как отменить действие проклятия?

– Отменить, синьор? – Она, казалось, была поражена и испугана этим вопросом.

– Да, отменить, чтобы больше не было смертей из-за него, совсем отменить! – Я схватил ее за плечи и заставил взглянуть мне в глаза: она вздрогнула, а я вспомнил, что они у меня непривычного для большинства цвета. Впрочем, все равно – я ведь и сам был на волосок от гибели из-за этого проклятия. – Как это сделать?!