— Очень интересно! — сказал Бровченко. — Чрезвычайно!

— Балаган, — сказал Кадыкин, как бы прося снисхождения. — Только балаган… Богатырь на чужбине!

— Нет, я помню вас, — возразил Бровченко. — В цирке Чинизелли, в Одессе, верно?

Кадыкин вздохнул так, будто хватил кипятку, широкая улыбка открыла вставные зубы.

— Да неужто помните? — воскликнул он. — Как же! Сезон двенадцатого года.

— Я был тогда мальчуганом, — продолжал Бровченко, — а вы — что скрывать? — вы были нашим кумиром. И что же! Кадыкин все еще на арене. Так?

— Пройдите, милый, — и Кадыкин, улыбаясь, сделал жест широкого гостеприимства.

Он позаботился, чтобы морякам отвели места в первом ряду партера, и просил не взыскивать, если придется отменить представление, — нет еще тока.

На скамьях было уже много публики, белели рубашки и кители моряков. Рыбаки, ремесленники, портовые ребята оделись по-праздничному — были в мягких черных шляпах и при галстуках. Как только вошла новая группа, грянул оркестр: труба, скрипка и барабан. Местная публика, желая, по-видимому, польстить гостям, рассказывала, что только ради праздника Кадыкин решил тряхнуть стариной, — уже много лет, как он не показывает свой аттракцион. Сегодня же состоится гала-представление. И, возможно, выступит сам Кадыкин в коронном номере «гнутья железа и удержания на себе десяти человек в автомобиле».

Лампы вспыхнули на фоне еще не вполне померкнувшего неба, веселое оживление прокатилось по рядам, и тотчас же удар о железо возвестил начало программы.

Трубач в картузе с золотым галуном высоко поднял трубу, а флегматичный скрипач взмахнул смычком, приставил скрипку к ключице.

«Арена спорта» началась.

Участники гала-представления старались вовсю, но чем больше прилагали усилий, тем сильнее обнажалась нищета бродячего цирка. Не веселило и надсадное кривляние клоуна в традиционных широких панталонах, из которых красноносый Маноля время от времени вслед за подозрительным звуком выпускал клубы дымчатого порошка.

Бровченко оглядел гостей. Моряки посмеивались, но это было не веселье, охотно откликающееся на шутку, жест, призыв, идущий с арены, а лишь сдержанная насмешка. Антре не покоряло зрителей, и они начинали скучать.

Чутье старого артиста, наверно, подсказало бы Кадыкину это настроение большинства публики, если бы он не был охвачен волнением. Он покинул свой обычный пост контролера у входа в балаган. Васену Савельевну сменила в кассе Лиза, только что невредимо и кокетливо выпорхнувшая из ящика, через щели которого Бен-Гази пронизал ее мечами.

И растерянная Васена Савельевна, и Стефик Ямпольский, и Лазарь Ефимович топтались вокруг Кадыкина, готовя его к аттракциону.

Вот куда следовало бы заглянуть Бровченко и его друзьям!

Возбужденного, тяжело посапывающего Кадыкина энергично массировали, подсурмили ему брови, тронули розовым губы и даже большие побелевшие уши. Зашнуровали мягкую обувь атлета.

Вместо прежней литой серебряной ленты, давно разбитой на куски и проданной, надели чемпиону через плечо красный муар, скрепленный внизу эмблемой из плотной бумаги: серп и молот.

— Что придумал! — приговаривала Васена Савельевна. — И не стыдно тебе? Ведь уже старик!