В доме вилковского рыбака перед вами поставят большую глазированную миску с теплой осетровой икрой, да блюдо сахарного лука, да другое, длинное узорчатое блюдо с искусно поджаренной севрюгой, да чашку, наполненную необыкновенно пахучим соусом из кореньев, секрет которого вилковцы берегут с шестнадцатого столетия, да круто замешенный тяжеловатый хлеб и, наконец, высокий кувшин с бессарабским вином, принесенный из ледяного погреба.
К Вилкову лучше всего подъезжать по Дунаю — сверху. После обрывистых берегов Измаила, после просторного Килийского плеса, замедлившего течение реки, Дунай, как бы наверстывая упущенное, становится совершенно бешеным: то тут, то там пузырятся водовороты, напоминающие днище огромных бутылок. А над пенистым потоком реки все больше кружится птиц, у берегов, где струя омывает то иву, то вербу, все больше лохматых парусов, и вот уже на первой соломенной крыше, блеснувшей из-под зелени, темнеет голубятня рядом с круглым, как опрокинутая шляпа, гнездом аиста.
До Черного моря плыть бы еще километров шестнадцать. Но Дунай растекается здесь множеством ериков — так, по-казацки, зовут здесь узкие рукава дельты, — по ерикам до моря гораздо ближе, чем по Килийскому рукаву.
Запахом дыма, разогретой смолы да рыбьих потрохов обдаст тебя, как только ты с осторожностью введешь свое судно в Белгородский канал, застроенный глубокими, темными, холодными лабазами.
К сваям набережной и к мостам, высоко перекинутым над каналом, пришвартованы десятки судов и лодок — особые вилковские лодки, густо просмоленные, одинаково остойчивые на морской волне, поворотливые в тесных водах ерика.
Сюда, в канал, раздвигая рыбацкие лодки, вошел наш катер, доставивший рыбников, а с ними и меня.
Я ступил на берег, не зная еще, какая подстерегает меня удача. Был конец июля. Месяц тому назад Красная Армия вошла в Бессарабию, и мало того, что с часу на час ожидались первые дубки из Одессы со знатными рыбаками Черноморья, солью и снастью, — в Вилкове ждали прославленного земляка, героя гражданской войны, красного генерала Семена Стороженко. Мне предстояло увидеть эту встречу командующего с земляками.
— Да ты, милый, знаком ли с ним? — спросили меня в исполкоме и, выслушав, отвели в дом отца Стороженко.
Восхищенное и почтительное ухаживание за гостем из Москвы началось за глиняной миской, наполненной черно-коралловою икрою. Роман Тимофеевич, отец Семена, был старик сильный, с громким голосом, и, глядя на отца, я видел крупную стриженую голову Семена Романовича, с которым мы встречались не раз, его холодный взгляд и неожиданно широкую, радушную улыбку. Старуха у них померла. У стола прислуживала сестра Семена, Ольга, которая родилась уже после того, как Семен пошел служить в армию. Во внешности девушки решительно ничто не напоминало Семена Романовича.
Она прошла к столу, как будто никого больше в комнате не было, но я любовался каждым ее движением. Она внесла и поставила кувшин. И какая-то чарующая сила и женственность удивительно сказывались в этой манере двигаться и в нежной матовости лица. Такой же яблочной матовости были шея и грудь. И только темная прядь волос, выглянувшая из-под края косынки, была так же неожиданна, как неожиданной казалась улыбка на суровом лице ее брата.
Фотографии генерала, вырезанные из газет, наклеивались на стену рядом с киотом, где мерцал синий огонек лампадки.
Угощая меня, Роман Тимофеевич сам не ел и только прихлебывал мутноватое охлажденное вино. Он высоко поднял голову, видимо гордясь своим сыном, не уставая, однако, угощать, — было бы гостю удобно, вкусно да сытно!
Я сразу почувствовал неловкость, когда между слов похвалил опрятный двор соседа. На соломенной, потемневшей с летами крыше, подобрав ногу, хозяйственно озирался аист, а по двору у самого ерика были развешаны сети, уложена снасть, выставлены бочонки, корзины и такелаж с такой заботливостью, что всякому стало бы весело.
Не все ли мне равно, однако, чей это двор? Я уж и не выглядывал за окно, но беседа была нарушена.
Нахмурившись, хозяин сказал:
— Красного партизана Ерему Прахова, пожалуй, тоже знавали?
Я отвечал, что такого не знаю.
— Ну то-то же! Где всякого знать? Хотя в армию они ушли вдвоем с Семеном. Говорят, убит Еремей на гражданской войне. А этот двор — Еремеева отца, Мстислава Прахова. Первый разбойник, хотя старик. Он и сейчас, наверно, заводит под меня сеть, зевать не приходится.
— Да что так, Роман Тимофеевич?
Но старик сурово встал и, извинясь необходимостью, ушел в исполком: там отбирались лоцманы для встречи первого каравана дубков, идущего из Одессы за рыбой и для смычки с дунайскими рыбаками.