Для этой публики никогда не было ничего святого, то же самое и теперь. Все повторялось, словно шло по второму кругу. Телохранителей убрали, а к его опасениям в связи с этим отнеслись снисходительно, как если бы то были причуды чрезмерно уж мнительного человека, — в общем, выходило так, будто стражей приставили к нему по его собственной просьбе, а не по настоянию некоего Эдварда Мак-Эллистера. Потом, спустя несколько часов, увезли в неизвестном направлении Мари — в соответствии со сценарием, разработанным излишне тонко, учитывая душевное, беспомощное по сути своей состояние, в котором пребывал он. А сам Мак-Эллистер оказался вдруг в пятнадцати тысячах миль от определенного им самим эпицентра событий. Что на уме у этого советника? Не куплен ли он Гонконгом? Не предал ли он свой Вашингтон, а заодно и того, кого клялся защищать? Что же все-таки происходит? Что бы то ни было, среди всех этих жутких тайн была одна, сокрытая под кодовым названием «Медуза». Это слово ни разу не упоминалось во время бесед, никто никогда так и не произнес его. И это настораживало. Получалось, будто бы и не существовало вовсе особо секретной бригады, сформированной из свихнувшихся карателей и убийц. Как все, казалось бы, просто: взять и начисто стереть память о ней! Однако в действительности это не так. Восстановить все, как было, можно. С этого он и начнет.

Уэбб прошел решительно из спальни в свой кабинет. Усевшись за стол, он выдвинул нижний ящик и достал оттуда несколько блокнотов и кипу бумаг. Потом при помощи латунного письмовскрывателя приподнял фальшивое дно, под которым оказались еще бумаги — полноформатные и разрезанные на части листы, вырванные из записных книжек и блокнотов страницы. В них он фиксировал смутные, путаные и отрывочные воспоминания и неясные образы, возникавшие время от времени, как днем, так и ночью, в его болезненном сознании. Большая часть содержавшегося в этих записях материала была настолько страшной, что он предпочитал утаивать его даже от Мари, дабы не травмировать ее душу: спокойно воспринять правду о жизни Джейсона Борна, чьи руки по локоть были в крови, его жена не смогла бы.

Там же, под потайным дном, хранились и клочки бумаги с именами специалистов по сверхсекретным операциям, наведывавшихся в Вирджинию, чтобы изводить его бесконечными расспросами.

Глаза Дэвида остановились внезапно на устрашающего вида крупнокалиберном автоматическом пистолете на краю стола, — он совершенно машинально принес его сюда из спальни и только сейчас обратил на него внимание. Какое-то время Уэбб вглядывался в грозное оружие, потом поднял трубку телефона. Наступала мучительная, приводящая его в ярость пора жизни, поскольку с каждым мгновением Мари уходила от него все дальше и дальше.

На первые два звонка ему ответили жены или любовницы интересовавших его лиц. И оба раза его ждал один результат: когда Дэвид называл себя, тех, кого он искал, вдруг не оказывалось на месте. Контакты с ним по-прежнему запрещены! И эти люди не решатся даже поздороваться с ним на улице без санкции на то вышестоящего начальства, таковая же в данный момент отсутствует. Боже, ему следовало бы еще раньше догадаться об этом!

И новый звонок.

— Алло? — послышался женский голос.

— Это квартира Лэньера?

— Да.

— Позовите, пожалуйста, Уильяма Лэньера. Скажите, что это срочно: сигнал тревоги номер тысяча шестьсот. Я — Томпсон, из Государственного департамента.

— Минуточку! — произнесла женщина.

И тут же раздался мужской голос:

— Кто это?

— Дэвид Уэбб. Вы ведь помните Джейсона Борна, не так ли?

— Уэбб? — Последовала пауза, в трубке было слышно только дыхание Лэньера. — Почему же вы назвались в таком случае Томпсоном? Неужели Белый дом и в самом деле объявил тревогу?

— Я просто боялся, что вы не пожелаете подходить к телефону, узнав, кто вам звонит. Насколько мне известно, вы, согласно вашим инструкциям, не должны вступать в контакт с определенными гражданами без разрешения вышестоящего начальства: эти лица — табу для вас. Ну, а если они сами попытаются связаться с вами, вы обязаны сразу же доложить об этом своему руководству.

— Как я полагаю, вы не забыли, что звонить людям вроде меня по домашнему телефону не принято.

— При чем тут это? Или вы даже и в доме своем должны подчиняться строжайшим регламентациям?

— Вы знаете, о чем речь.

— Меня заставили позвонить вам непредвиденные обстоятельства.