Я улыбаюсь, видя удовлетворение в глазах Деды и его улыбке.

— Ты заставлял меня убирать этот громадный дом? — подстрекаю я его, не желая видеть, как у дедушки исчезает первый признак настоящей радости.

— Это делала твоя мама, — хихикает он. — Ты училась в средней школе, тебе было шестнадцать или семнадцать. И ты нарушила свой комендантский час и пришла домой настолько пьяной, что не могла подняться на крыльцо.

— Итак, она заставила меня убраться в наказание? — спрашиваю я, удивленная историей, которую не могу воссоздать.

— Да, это она и сделала. Она тогда дала домработнице выходной, — подмигивает мне Деда, ласково обняв рукой и губами прижимаясь к моему лбу в нежном поцелуе. — Затем она выпустила твою собаку, позволила ей вываляться в грязи, а потом впустила ее в дом.

— Она не могла этого сделать! — кричу я, оценивая чувство юмора моей мамы. Догадываюсь, что жили мы весело.

Мое сердце болит за нее. Осознание ее смерти, наконец, ударяет по мне, просачивается в мою душу, но я не позволяю себе расстраиваться, так что счастье Деды не угасает. Жаль, что я не могу вспомнить маму, ее аромат, голос, лицо, теплоту ее рук, утешающих меня. Мне нужно что-то, что-либо, что сделало бы ее настоящей.

— Ты это заслужила. Но она умудрялась помогать тебе после того, как ты прекращала жаловаться.

— Держу пари, тебе понадобилось время, чтобы перестать жаловаться, — дразнит Деррик.

Я хмуро гляжу на него, хотя он, вероятно, прав. Деда, соглашаясь, смеется.

— У меня для вас кое-что есть, — напоминает ему Деррик.

Когда Деда кивает головой, Деррик идет к своему грузовику, чтобы что-то взять.

Не хочу спрашивать, но мне нужно понять. Это часть меня, поэтому я должна знать.

— Деда, что случилось? — спрашиваю я напрямую. — Я про маму и папу.

Деда вздыхает. Агония поражает меня с полной силой, и я жалею, что не могу забрать свои слова обратно. Я иду за ним к дивану, он не торопится присесть. Я не должна была ничего говорить. Но я хочу знать. Черт возьми, я должна знать.

Я прижимаюсь поцелуем к щеке Деды, впитывая слезу, сажусь рядом с ним и позволяю ему взять меня за руку, надеясь, что этот жест даст ему немного комфорта.

— Это произошло за четыре месяца до того, как ты исчезла, — начинает он.

Мое сердце на мгновение прекращает биться. Сердцебиение возвращается только от болезненного понимания того, что Деда потерял за такой короткий срок. Я сжимаю его руку, не в состоянии сказать ему, чтобы он не продолжал.

— Твоя мама любила проводить время наедине с твоим отцом, раз в месяц она заставляла его приглашать ее на свидание. Так они вышли той ночью, — его лицо искажается, и он отводит замученные глаза от меня, в то время как я теряю его воспоминания о моих родителях. — Я не знаю, что произошло, — говорит Деда относительно прерывистым шепотом, его губы дрожат, пока он пытается восстановить свое самообладание. — Возможно, что-то выскочило перед автомобилем, и твой отец оказался на встречной полосе, они врезались в другой автомобиль, — качает головой, желая, чтобы это было неправдой.

Тоска тяжелым ударом пронзает мое нутро, и я делаю единственное, что приходит на ум: сажусь к нему на колени, как будто я все еще его маленькая Холли, и обнимаю его, спокойно предлагая ту же самую поддержку, которую он оказывал мне. После секундного колебания Деда обнимает меня и начинает плакать на моем плече. Я держу его, позволяя его телу биться в конвульсиях напротив моего, его слезы падают на меня.