— Холли, сейчас два часа дня.

— В таком случае да, черт возьми, — вскакиваю с кровати и целую Деду в щеку.

Стоя на трясущихся ногах, я чищу зубы и нежусь в душе, смывая с кожи грязь от моих предыдущих кошмаров, не обращая внимания на тьму, которая задерживается независимо от того, как усиленно я пытаюсь ее смыть. Не глядя в зеркало, спускаюсь вниз и встречаю Деду на нашей кухне, где он знакомит меня с Хизер, нашей домработницей, поваром и чудо-женщиной. Желая, чтобы я приспособилась к новой обстановке, Деда просил Хизер взять несколько дней отпуска.

Она выходит вперед и прижимает меня к своему пухлому, мягкому телу. Она пахнет корицей и домом. Я не помню ясные серые глаза, уставившиеся на меня, или тонкие светлые волосы, собранные в тугой пучок, но я знаю ее запах.

Когда Хизер отстраняется, разорвав наши объятия, пустота заполняет меня, поэтому в защитном жесте я скрещиваю руки на груди и делаю все возможное, чтобы ей улыбнуться.

— Приятно познакомиться, Хизер, — заставляю себя пожать ей руку, потому что мне нужны дружеские отношения от ее прикосновения. Глубоко выдыхаю, когда контакт установлен, а потом разорван.

Она приводит меня в маленький уголок, где ждет меня мой суп. Я сажусь на деревянную скамейку и приклоняю голову над столом, чтобы дать отдых моей шее, все еще напряженной с прошлой ночи.

— Это же твой любимый, — дает мне знать Хизер, указывая на еду передо мной и с надеждой смотря на меня.

— Я уверена, что все отлично, — кручу ложку между пальцами, не зная, что еще сказать. — Спасибо.

Следует неловкое молчание, которое словно просачивается в мои поры, расщепляя мою решимость. Когда Хизер идет в сторону кухни, я пробую блюдо.

— Святые угодники, как вкусно, — говорю я.

Хизер смеется в знак признательности, звук заполняет пустое молчание, прежде чем я помещаю очередную ложку в рот.

Деда садится рядом со мной, не притрагиваясь к еде, Хизер присаживается за стол возле него. Я смотрю на Деду, указывая на еду, пока он с улыбкой смотрит на меня, после чего наконец-то приступает к еде. Продолжая есть, не могу не задаться вопросом: сколько раз я сидела за столом, разделяя еду с моей семьей? Скольких разговоров был свидетелем этот стол? Быть может, стучали кулаки или падали слезы на поверхность нашего деревянного уголка? Может, здесь мы пели песни с днем рождения и разрезали торт?

От моих воспоминаний, не более чем туманных, я решаю, что создам новые воспоминания за нашим столом, начинающиеся с того, как я съедаю миску куриного супа с диким рисом рядом с Дедой.

— Я ненадолго встречусь с Дерриком, — говорю я, замечая у него ухмылку от моего объявления.

— Куда вы, детки, пойдете? — кажется, Деда не удивился, а даже порадовался появившимся отношениям у меня с Дерриком.

— Боксерский зал, — снова обращаю все внимание на еду, моя правая нога постукивает об пол, пока я жду его ответа.

— Боксерский зал? — спрашивает он, разинув рот и уставившись на меня.

Я настороженно отрываю взгляд от еды, надеясь, что мне не будет объявлен выговор. Затем вспоминаю, что я не ребенок, а двадцатичетырехлетняя женщина, недавно побывавшая в плену. Жертва, я думаю. Спотыкаюсь на слове, помня свою клятву, чтобы никогда не быть такой восприимчивой снова.

— Да, Деда. Боксерский зал, — повторяю, все еще ожидая быть отчитанной. — Я хочу научиться защищаться. Ну, ты знаешь, на всякий случай.